Сибирские огни № 008 - 1990

шемся в середине 70-х годов литератур­ ном споре о семейно-бытовых отношени­ ях в эпоху НТР удалось сказать и свое слово, которое во многом отличалось от хора голосов, утверждавших решающее влияние на них технического и прочего прогресса. А во-вторых, произведение это со всей очевидностью показало, что проблема человеческого счастья в раз­ личных его проявлениях в творчестве В. Мурзакова становится магистраль­ ной, в чем все больше убеждаешься, чи­ тая последующие его вещи. Верный себе, В. Мурзаков берет для художественного исследования совер­ шенно, казалось бы, незначительный жизненный материал и достаточно убедительно раз за разом доказывает нам, что он — весьма надежная опора для серьезных выводов и обобщений о природе человеческих отношений. Вот, например, один из лучших, на мой взгляд, его рассказов «А им жить...» Главная героиня Шура Медведева — из тех простых русских женщин, которые и тягот военного тыла хватили, и на ра­ боте себя не жалели, отдав заводу более трех десятков лет, и детей с внуками воспитали. Судьба Шуры вполне типич­ на, как хорошо знакома и ситуация, з которой она оказывается. Уходит Шура на пенсию и мечтает пожить одна, для себя, спокойно и тихо, в собственном домике, который приоб­ рела еще с покойным мужем. Однако зять с дочерью должны получить вот-вот квартиру и для того, чтобы была трех­ комнатная, уговаривают мать продать дом и переехать к ним. Шура на рас­ путье: хочется и для себя пожить, и доч­ ке помочь. Вот, собственно, и все, что касается фабулы и сюжета. Однако только этим рассказ не исчер­ пывается. Конфликт его значительно глубже внешней событийной линии. Судьба Шуры в момент нашего с ней чи­ тательского знакомства находится на пе­ рекрестье сразу нескольких семейно-бы­ товых и нравственно-этических проблем: здесь и проблема прочности молодых семей при нынешнем социальном дис­ комфорте, и преемственности поколений, и бескорыстной родительской любви. Последнее, кстати, и составляет свое­ образный гуманистический стержень рассказа, без которого трудно понять «нелогичность» Шуриного поведения. На­ кануне категорически решив не переез­ жать, Шура на следующее утро дает объявление: «Срочно продается дом из-за отъезда хозяев». Однако суть Шуриной непоследовательности точно выражена и объяснена простой, но мудрой житейской формулой, заложенной в самом заглавии новеллы. Сложное чувство вызывает история семейной жизни супругов Моховых из рассказа «Дуськино замужество». С од­ ной стороны, обескураживает откровен­ ная недалекость, духовная примитив­ ность Дуськи и Ивана 1Чоховых, обес­ кураживает настолько, что поначалу даже думаешь, а стоило ли вообще де­ лать их объектом литературного осмыс­ ления. И одновременно, сам того сразу не замечая (в том, верно, и есть искусст­ во), проникаешься жалостью к этим, в общем-то, по-своему несчастным людям, по скудоумию и душевной неразвитости не сумевшим построить нормальную се­ мейную жизнь. Ивану когда-то втемя­ шилось из ложной гордости и дешевой амбиции жениться непременно на пред­ седательской дочке, что он и осущест­ вил, взяв Дуську, а Дуська, в свою оче­ редь, «его полюбила потому, что если она не полюбит, так уж никто его в жизни не полюбит». Собственно говоря, писатель показал один из тех нередких случаев семейной жизни, когда нет ни любви, ни уваже­ ния, но и до драматического разлада дело не доходит. Полная обоюдного рав­ нодушия, жизнь эта может тлеть и ча­ дить десятилетиями, отравляя взаимное существование нерадивых супругов и их детей. Совсем по-иному тема человеческого счастья поворачивается в повести «Ищи в себе» — взволнованном и в то же вре­ мя элегически грустном рассказе о вспыхнувшей вдруг любви двух уже не­ молодых людей. Председатель рабочкома Зубакин в од­ ной группе с дояркой из своего совхоза Машей едет по линии профсоюза за границу. Они глянутся друг другу, про­ никаются взаимным чувством. Группа из Сибири прибывает в Москву, откуда после небольшого отдыха их путь дол­ жен лечь за рубеж. В Москве — гости­ ница, уютный номер, бутылка дорогого вина, которую припас Зубакин — чтоб все было, как у людей. И щекотливый разговор с полунамеками: «— Хорошо здесь, — сказала Маша, — особенно молодым. Я в ресторане бы­ ла, танцуют-то как... — Для нас, видно, танцы кончились, — уныло говорил Зубакин, но чувствовал, что для него еще не все кончилось, ему только не хватает решимости, чтобы сей­ час это доказать. — Да вы ничего себе, мужчина, — сказала Маша. — Там и постарше, я ви­ дела, сидят с молодками. — Это артисты, им можно. — Зубакин, вдруг неловко повернувшись на стуле, крепко обнял Машу и стал валить ее на кровать. Он целовал Маше шею, лицо...» И сразу же напрашивается ассоциация с «деловым» человеком «производствен­ ной» прозы 70-х годов, точнее с тем адю­ льтерным «оживляжем», который, как правило, неизменно ему сопутствовал. Однако, вчитываясь, видишь, что сход­ ство тут чисто внешнее. В самом Зуба­ кине сразу же что-то начинает проти­ виться его собственному поступку, слов­ но кто-то внутри настойчиво повторял: «Что же ты делаешь, Федор?» Впрочем, именно это и сказала ему Маша. И его мысли и слова ее «отрезви­ ли Федора Ильича». Ничего такого с ге­ роями повести в дальнейшем не проис­ ходит. И не потому, что вдруг разонра­ вились друг другу. Нет, Маша даже опа­ сается, что если Зубакин будет настой- чув, она «уступит ему, он ведь ей сов­ сем не противный». Мучит же обоих дру­ гое — неестественность, придуманность того, что с ними происходит. Оно и в са