Сибирские огни № 008 - 1990

минутному настроению, Михаил бросает семью, срывается с места. Но уже в до­ роге, в поезде, прокручивая в памяти не­ долгую и, оказывается, далеко не такую плохую, несмотря на возникающие тре­ ния, семейную жизнь, Лиховатый начи­ нает сознавать, что счастье не валится в руки готовеньким, что рождается и соз­ ревает оно в муках, но будет в итоге именно таким, каким сумеешь его соз­ дать сам. Зато будет оно только твоим и ничьим больше. Такова извечная логика бытия, которую, как ни стара, ни очевид­ на, быть может, она, каждое новое по­ коление постигает путем собственных проб и ошибок. Самокритично взглянув на себя и слу­ чившееся с ним, Лиховатый сумел по­ нять эти несложные, но порой так труд­ но дающиеся истины. Он возвращается: к семье, сыну, к ставшей давно родной бригаде — ко всему тому, чему отдал много собственных сил и души, «А счастье было так возможно...» — мог вполне сказать о себе герой другой повести В. Мурзакова «Мы уже ходим, мама», шофер Сергей Локтев. И в са­ мом деле—все, казалось бы, у него для этого было: и отменное здоровье, и хоро­ шая профессия в руках (водитель он классный), и любящая женщина, к кото­ рой он заезжал, возвращаясь из дальних северных рейсов, и заработки... Было у него и свое понимание жизни. Понимание несложное, но придерживал­ ся его Локтев твердо. Во-первых, считал он, «жить надо с головой, а пороть го­ рячку по любому поводу — дело нехит­ рое», поэтому «Локтев был за перспекти­ вы — чтобы вся жизнь сквозь просмат­ ривалась». Во-вторых, «жизнь должна быть отлажена четко, как его «ЗИЛ» (сам Локтев «не помнил случая, чтобы в машине, в рейсе у него полетело что-ни­ будь важное»). Ну, и в-третьих, что ка­ сается личной жизни, «для себя Локтев решил твердо: пока не перебесится, пока останется в нем хоть капля сомнения, не соблазняться ни на какие пряники, не жениться». А сомнения у Локтева были. «В лю­ бовь он не верил». То есть теоретически «он допускал, что женщина может и по­ любить», но, откровенно говоря, уверен был в обратном: «если баба не из «опыт­ ных» и ничего не требует, значит, зама­ нивает». Он и на отношения с женщи­ ной своей, Ларисой, несмотря на то, что длились они уже три года, смотрит с по­ зиций «заманивания». Можно предположить, что взгляды Локтева деформировала некая, случив­ шаяся с ним, драма. Но никакой, до на­ шего с ним знакомства, драмы у Локте­ ва не было. Более того, как скажет о нем один из шоферов, «жареный петух его не клевал». Дело скорей в собственной душевной ограниченности героя, следст­ вием которой, в общем-то, и являются жизненные установки Локтева, его отно­ шения с окружающими. И не только с Ларисой. И с матерью, которая «о том, что сын жив, здоров... знала по денеж­ ным переводам». И с коллегами-шофера- ми, которые, признавая в нем аса, тем не менее, недолюбливали его за эгоизм и индивидиуализм, которые здесь, на Севе­ ре, особенно бросались в глаза. И самое бы, наверное, время навесить на Локтева ярлык отрицательного ге­ роя, которого автор пытается вывести на чистую воду. Доказательств вроде бы хватает. Вот и Лариса, когда Локтев знакомит ее с письмами матери, выносит своему возлюбленному беспощадный, но, в принципе, справедливый приговор: «А ты предатель, Локтев,—сказала Ла­ риса тихо, без вызова, даже с жалостью и горьким удивлением... Обостренный инстинкт беременной женщины, будущей матери... помог ей понять другую мать, почувствовать ее боль, ту неотвратимую беду, в предчувствии которой жила дале­ кая, незнакомая ей женщина — мать Сергея». Но в том-то и дело, что автор с выво­ дами не спешит. И на это у него есть свой резон. Как у всякого живого, неус- тоявшегося в развитии (а именно таким главный герой повести «Мы уже ходим, мама» и выглядит) человека, намешано в Локтеве разное — и хорошее, и плохое. Но хорошего, доброго, видимо, все-таки больше, хотя бы потому, что не за одни только элементарные «мужские достоин­ ства» сумела полюбить его умная, обра­ зованная и чуткая Лариса, Было, зна­ чит, в нем что-то такое, что заставляло ее три года ждать и надеяться, не имея на сей счет ни малейших гарантий. Было. Нетронутая гнилью, неиспор­ ченная сердцевина в нем пока еще была. Благодаря ей, как сквозь слой ваты, правда, глухо, но пробиваются к Локте­ ву материнские жалобы. Не случайно же он грустнеет и задумывается, читая ее слезные послания. От них веет ему не только материнской тоской одиночества, но и полузабытым духом деревенского детства, которое Локтев давно перерос, как старую рубаху, но запах которой остался памятным ему на всю жизнь. И, надо сказать, Локтев не просто впа­ дает в ностальгию: он даже какие-то кон. кретные шаги предпринять пытается, чтобы исправить положение, внять моль­ бам матери — во всяком случае, хлопо­ чет о квартире, куда думает перевести ее. И кто знает — увенчайся эти хлопо­ ты успехом, будь покрепче на Севере социальная сфера — возможно, по-ино­ му потекла бы в дальнейшем жизнь Сергея. Да и с Ларисой, как бы ни бравировал он своим неверием в любовь, как бы ни гордился свободными с близкой женщи­ ной отношениями, далеко не все ясно, легко и просто. Напротив даже, вопреки так ревностно лелеемым им принципам, «в самые неожиданные моменты» к не­ му вдруг приходило ощущение, что они с Ларисой стали «самыми близкими, самы­ ми родными друг другу людьми». И ког­ да, очередной раз появившись у Ларисы, Локтев узнает, что она вышла замуж и теперь потеряна для него навсегда, он, хоть и запоздало, начинает понимать, насколько в смутных своих видах на жизнь был близорук, насколько, скован­ ный ими, упрямо-недоверчив к искрен­ нему зову любимой женщины, без кото- Г