Сибирские огни № 008 - 1990
это раздражает более всего, так как раз этого им самим недостает, и они опол чаются на то, например, что человек любит свою родную деревню, стога се на, луг, маленькую речушку. Им кажет ся, что это — поза, выдумка, «идейное притворство» и всякое такое, — наплюй те, голубчик, «идите своей дорогой, и пусть люди говорят, что угодно» (люби мая поговорка Маркса). Наше советское литературное мещанство будет тявкать на Вас во всю силу своих легких. А Вы любите писать и о добром и о злом, и о правде и о страданиях. В Вас много доброты, она еще не «прореза лась» как следует, но чувствуется в том, как Вы описываете людей Вашего Оле- пина, своих земляков. Возможно, мане ра повествования «Былого и дум» Вам близка, и естественное движение повест вования в форме рассказа автора о том, о сем, о другом позволяет Вам быть ис кренним и безыскусным и в фабуле и в манере письма. У А. В. Луначарского была велико лепная статья «Достоевский как мысли тель и художник» (я ее прочла в № 4 журнала «Красная Новь» за 1921 год, не знаю, где еще ее можно найти), в кото рой доказывается мысль о том, что по существу все романы Достоевского,— каждый из них,— это пылающая река, поток лирической исповеди автора; что везде — он сам, его мысли, страда ния, споры, вложенные в уста других людей; что никогда его романы, несо вершенные в своей форме, неотделан ные, незаконченные, не имели бы та кого сильнейшего действия на читателя, если бы они не были все глубоко лири ческими. «Достоевский — великий ли рик», заключает А. В. Луначарский эту свою интереснейшую статью,— прочти те ее обязательно, если не читали рань ше. Вот мне кажется, что Вы могли бы писать великолепные лирические рома ны,— и дай бог, чтобы было так. А чего Вам не надо делать — так это, может быть, иногда быть многословным. Из-за этого так труден Л. Леонов, а он ведь великолепный русский писатель, и, очевидно, Вам он так же близок, как и Вы близки ему. Не надо, чтобы трудно было добираться до конца фразы,— это только затруднит общение с Вами. (Хо тя должна, сама себе противореча, при знаться, что «Слово о Толстом», ска занное Леоновым на юбилее, несмотря на длинноту некоторых фраз, я читала запоем и даже временами со слезами.) Я просто хочу — поймите меня верно,— чтобы Вас не хватали за ахиллесову пятку. Стилизации у Вас нет, и, наде юсь, она и не появится уже теперь. И чего еще ужасно хочется —это что бы в еще большее соприкосновение с родным Вам Олепиным и всем влади мирским краем пришел бы весь огром ный мир, вся земля. Через людей ли это, через судьбы ли, через какие-то мысли Ваши собственные, но когда это происходит,—тогда рождаются большие мысли и проблемы, и Ваши земляки становятся мне интересны, как и Вам, и каждая белая церковка над речкой, встречающаяся Вам по дороге, не про£-; то так уже стоит, а говорит о многом, о многом. И все тогда читается иначе: и сенокос, и рыбная ловля, и «огромное чистое небо над головой без единой пы линки в воздухе», и все, все остальное. И когда я узнаю, что Вы идете пешком посмотреть Суздаль, отложив из-за это го поездку в Сингапур, или еще там ку да,—то я просто готова Вас расцеловать, и только завидую Вам и Вашему соло вьиному дару. Лев Толстой писал о Пьере Безухове (а может быть, и об Андрее): «И в душе его что-то мягко распустилось». Такое ощущение было у меня после прочтения Ваших повестей. Что-то распустилось, размякло, отошло, отлегло. Какие-то за сохшие слезы отогрелись и пролились. Засияли белоснежные облака в небе, и простейшие вещи стали прекрасными. И что-то окрепло в душе. Какие-то сухие листья отлетели. Какие-то слова перестали трогать душу, и раскрылась их холодность и бездушие, надуман ность и поза. Душа потянулась к ис креннему, здоровому, безыскусному. И великой, недосягаемой правдой снова встал передо мною простой человек, муд рый, чистый, сильный духом, тот, кем держалась, держится и будет держаться наша любимая Россия. Тот человек, что полетел в Космос, и сделав это,—не сказал ни единой цве тастой фразы, не сделал ни одного неде ликатного жеста. И если нашлись чрез мерно интеллигентные критики, кото рым он не понравился (а я видела таковых, и из молодежи, и из стариков), — то пусть им будет хуже, только и можно сказать. Вот что Вы расковыряли в душе, ми лый писатель Владимир Алексеевич. Простите, что заставила Вас так долго читать. С уважением — С. Аллилуева. Аллилуева Светлана Иосифовна, Мос ква В-72, ул. Серафимовича, д. 2, кв. 179. Р. Б. Не знаю, отвечаете ли Вы своим корреспондентам, но если ответите — буду очень рада. Напишу Вам еще про свою няню — это интересно. А не отве тите — не обижусь, я не за тем писала. Уважающая Вас С. Аллилуева. 10.VI.61. Дорогой Владимир Алексеевич! Вы даже не представляете себе, как мне было приятно получить Ваше ответ ное письмо. Признаться, я уже была вполне уверена, что его не последует, так как прошло много времени, и в об щем, мне казалось, что это в порядке вещей. И вдруг — бац! Хорошо полу чать такие приятные неожиданности. Спасибо Вам за Ваше письмо. Во-пер вых, мне было приятно, что мои чита тельские размышления и волнения не прошли мимо Вашего сердца. Во-вто рых, я с огромным удовольствием про чла, что Вы бы хотели поговорить со мной о Вашей новой книге; я буду очень, очень рада с Вами встретиться осенью^ когда Вы вернетесь в Москву. В-третьих, письмо Ваше было каким-то теплым и ^волнованным, во всяком случае в нем
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2