Сибирские огни № 008 - 1990

я садилась, вот так вот, как сейчас, что­ бы написать о себе что-то очень важное, серьезное и рвущееся из меня вовне; один раз я написала так длинное письмо к любимому; один раз так же вот на­ писала Илье Эренбургу. Это было летом 1957 года, после появ­ ления его умнейшей статьи «Уроки Стендаля». Я писала ему и о ней, и о са­ мой себе всякое — так она меня раско­ выряла, так много заставила думать. Это было мое единственное в жизни письмо к писателю... Да что говорить, я и сейчас люблю итальянское кино и фильмы Рене Клера больше своих, оте­ чественных; я люблю Ремарка за его глубочайший гуманизм и не знаю луч­ шей книги о любви, чем «Три товари­ ща». Но, может быть, с возрастом во мне проснулось и что-то иное: в ярости отбросила я хорошую книгу Ю. Смуула «Ледовая книга» из-за двух страниц, на которых разведен дифирамб американ­ скому фильму «Война и мир», с его не­ мыслимым Пьером, Каратаевым, Андре­ ем Болконским... Вдруг я услышала го­ лоса своих знатных снобов из дома ки­ но, Толстого давно не читавших, или позабывших, или не читавших вовсе... И я почувствовала, что у меня есть свои святыни в русской культуре, в русском слове, что я не позволю никому надру­ гаться над Толстым (пусть даже этот человек несколькими страницами рань­ ше хорошо пишет об Антарктике и об Австралии). Я спорила об экранизации И. Пырьевым «Белых ночей»,— пусть там не все по Достоевскому, но там ве­ ликолепная молодая актриса, играющая русскую девушку тех времен. Она пре­ красна, игра ее неподдельна, внешность, манера, язык,— все абсолютно по До­ стоевскому, во всем талант, на всем пе­ чать русской культуры. Как мы забы­ ли свою собственную литературу и куль­ туру.— особенно в кинематографе! Кто-то из современных умных передо­ вых деятелей искусства Запада (Луи Арагон или кто другой) сказал велико­ лепную вещь — я услышала ее у нас в ИМЛИ, но никто не среагировал на ее глубину: он сказал, что современное пе­ редовое, прогрессивное искусство (это касалось литературы, но не только) не может сейчас не быть глубоко нацио­ нальным. Таковыми и являются лучшие итальянские и французские кинофиль­ мы, такова живопись Сарьяна и многое другое. Этого же некогда жаждал Бе­ линский... Вы мне открыли глаза на Родину, милый, дорогой Владимир Алексеевич, открыли их в тот момент, когда душе так надо было, так необходимо было прилепиться к милым воспоминаниям детства, к каким-то безусловным, веч­ ным и непоколебимым вещам, родным с колыбели. Не то, чтобы я ее не видела и не могла разглядеть без Вашей помощи, нет. Я выросла в Подмосковье, в райо­ не между Перхушковым, Одинцовым и Усовом и знаю здесь каждый овражек, каждую молодую елочку, которой не бы­ ло раньше, каждую новую проложенную дорогу. Вырастила меня, в общем-то, моя няня, Александра Андреевна Быч­ кова, человек необычайный по судьбе и заложенным в ней талантам, очень лю­ бившая и знавшая природу и крестьян­ ский труд, и хотя мне, конечно, не при­ ходилось этим трудом заниматься, но рассказов я от няни наслушалась мно­ го. А она была (она прожила в нашем доме 30 лет и умерла 71 года в 1956 году) человеком необычайно веселым, добрым, жизнерадостным и деятельным; от нее исходил свет спокойствия, доброты и ка- ратаевской «округлости»; она была ис­ тинным прирожденным поэтом в своем видении мира, природы, людей. Знала она неплохо русскую литературу (она жила до революции в Петербурге в се­ мье Ник. Ник. Евреинова, драматурга и театроведа, так ее «воспитали» по город­ скому и привили любовь к русской ли­ тературе), хотя сама до 13 лет жила в деревне, под Рязанью, и кроме 4-х клас­ сов у нее не было никакого образования. Но писала она грамотно, а главное, очень образно и с юмором (письма ее я сох­ раняю), и читала очень много. Знала наизусть много стихов Пушкина, Лер­ монтова, Некрасова и сокрушалась, что «теперь так не пишут». Она перестала верить в бога, после того как в голодные 20-е годы потеряла любимого сына 11 лет,— очень молилась, но Бог не помог, и она стала самой настоящей атеисткой и жестоко высмеивала потом верующих и церковь и «всю эту лживость». Вооб­ ще по натуре своей веселой она была великий безбожник, язычница, чрево­ угодница и, как сама о себе говорила, «грешница». С 13-ти лет она пошла в няньки, потом в горничные, в повари­ хи, в экономки и опять в няни, и все в Петербурге, который очень полюбила за его красоту и порядок. Приехав позже в Москву — поразилась: «Что за деревня!» Деревню она потом всю жизнь ненавиде­ ла за косность, за жестокость и тупость, за все то варварство, в которых ей самой приходилось жить, но любовь к природе и к крестьянской работе сохранилась у нее и обросла поэтичностью необыкно­ венной. И она умела так рассказать, на­ пример, как жнут серпами и как вяжут перевясла и как снопы укладывают, что все это было видно воочию. У нее были золотые руки, умевшие все: и шить, и вышивать, и вкусно готовить не какие- нибудь там пироги, а «французскую кухню», и косить, и копать, и ткать, и прясть, и вязать. И все это она делала с великим удовольствием, с радостью, и хотела эту радость передать и другим. Ее все любили, и когда мы праздновали в 1955 году ее 70-летие, то собрался ог­ ромный стол народу и каждый, подни­ мая бокал за ее здоровье и начав гово­ рить, вдруг начинал глотать слезы. Это было величайшее счастье, дарованное мне судьбою, прожить почти 30 лет ря­ дом с нею, вырасти на ее добрых руках, учиться у нее и читать, и писать, и счи­ тать, и, по-видимому, она передала мне, в какой-то степени, свою способность радоваться природе, голубому небу, сол­ нечному лучу, цветам, травам, радовать­ ся силе жизни, чистоте и здоровью. Ес­ ли бы не эти качества, впитанные от