Сибирские огни № 008 - 1990

Спрашивал: — Фимка... Тонбэя шоромох... Куда делся? — В русскую сторону ушел. Нож-ба- тас брал, бил по лицу батасом. Думал, умерла. А я встала. Одна встала. В озерце взгляну, себя пугаюсь. Бык оленный меня пугался, долго приручала быка. Потом хаха пришел. — Лисай? Где отсиживался? — В сендухе отсиживался. Русские умирали, он в сендухе отсиживался. Одулы умирали, он в сендухе жил. Вер­ нулся много спустя. Меня спросил. «Где англу?» Сказала: «Нету». Меня спросил: «Где ясак?» Сказала: «Нету». Олешка колол, тальникового зайца ловил. Все спрашивал: «Где ясак?» Все говорил: «Отдай сумы». Огонь разведет, болтуш­ ку сварит. Меня кормит, отворачиваясь: «С собой возьму. В деревянной урасе жить будешь». Кормила огонь крошками, прятала лицо. — Вот англу пришли. Вот их как ли­ ственниц в лесу. Вот ты пришел. Высо­ кий, до верхушки дерева. Вот ты хол- гута ищешь, вот ты не спрашиваешь, где ясак... Прятала лицо в ладонях, раскачива­ лась на стене тень. — Вот ты не найдешь холгута. — Почему, эмэй? — Дух оспы — не наш дух, очень сильный дух Шаман умер, борясь с ду­ хом оспы. Дух холгута — совсем не твой дух. Умрешь, борясь с духом хол­ гута. Бросала крошки в огонь: — Андыль... Молодой... Шаман уми­ рал, сказал: в сендуху уйдите, сюда долго не возвращайтесь. Тэгыр уходил, сказал: здесь живи, к нам не ходи, в те­ бе болезнь есть... Одна живу... Ты при­ шел. Высокий пришел... Шаман умирал, сказал: будет русских как лиственниц. Сказал: острого ничего против русских не направляйте... Вот смотрю в огонь, вот думаю. Откуда англу? Зачем идут?.. Впадал в забытье. Очнувшись, скри­ пел зубами. Вор — Шохин! Вор! «В урасе деревянной жить будешь...» Оленя била ножом, рылась в мыши­ ных норах, добычу несла в урасу Фимке. Вор! Мучился: по-изменничьи поступал. Лгал Лисай: один-де томился. У Сень­ ки Песка две стрелы в груди, Пашка Лоскут зарезан... А сам не уходил, кру­ гами следил за бабой. В ухо Свешни­ кову шептал: «Отпусти казаков...» Сидел на понбуре, смотрел в огонь. Баба видела аргиш, шла, наверно, в сто­ роне. Англу как лиственниц — высмат­ ривала тонбэя шоромоха. Стрелу обро­ нила, выставила берестяную грамотку. Видела тонбэя шоромоха — Фимку. А еще Ларька шел, Ганька Питухин, Ко­ сой... Он, Свешников... Откуда идут?.. Зачем?.. Мэнэрик. Вздрогнула. Встал. Считал дни. Получалось — уже к осени. Сердцем болел. «Отпусти казаков,..» Усмехнулся: наверно, сами ушли. Ли­ сай, наверно, водил их к тому обрыву. «Тут он сорвался...» Постояли, сняв шапки. Порешили: смыло водой. Пусто в воздухе. Слушал бабу. Уже понимал ее. Ртом Фимку поила... Не пошла за ро­ димцами... Его, Свешникова, разбитого, вынесла с реки... «В урасе деревянной жить будем...» , Царь Тишайший, царь Алексей Ми­ хайлович,— он не ведает, что творится в его дальних украинах. Добр, не зна­ ет, как кричит птица короконодо над темною воровской тропой. Учит: «Вся­ ких чинов людям — суд и расправа од­ на...» К народу выходит в печальных одеяниях, считает недостойным себя во псы, не только в цари,— как обозреть сендуху, стынущую под юкагирским не­ бом? Скрипел зубами. Вслушивался. — Рядом стоит. В ондушах стоит. В трех шагах не видно стоит... Знал: говорит о том потайном куру- ле. Думал с равнодушием: зачем ему тот курул, зачем ему мяхкая рухлядь, если остался совсем один? «Умрешь, борясь с духом холгута». Не дух победил. Отсутствие одина- чества. Каждый шел за своим. Не бы­ ло одиначества. Леденел, думая о зимней сендухе. В прыгающем свете, слабо подрагива­ ющем над очагом, вчитывался в кото­ рый раз в обрывок бумаги, найденный под понбуром. Писал Пашка Лоскут, принес в урасу, наверно, Шохин. «Се аз, Пашка Лоскут, Соликамской жилец з городищ, пишу себе изустную паметь целым умом и разумом на реке Собачьей в ясашном зимовье сего свет отходя. И буде мне бог смерть случит, борош- нишко мое останетца — кости носору- чей 12 пуд, обломков да черенья тесано­ го 5 пуд, да восемь сороков соболей добрых, черных, да пищаленка кремне­ вая гладкая шуба соболья, да шуба пупчатая, крытая зипуном, вишневым, зипун вишневой. А ся изустна паметь довести до мона­ стыря, а роду и племени в мой живот никому не вступатца, потому как роду всего — брат один, а еще мать осталась. И буде та моя мати жива, и ту моя ма- ти взять во монастырь к Троице Сергию. А как ся изустна паметь дойдет до архимандрита и до всей братии, борош- нишко мое разделить на части. Троицы Живоначальной и Сергия Чюдотворца архимандриту и келарю положить 20 рублев, а в Соловецкий монастырь 20 рублев, а Кирилу и Афанасию в мо­ настырь 15 рублев, а Николе в Ныром в Чердынь 5 рублев да еще икону Ка­ терины — Христовой мученицы поста­ вить в церковь. А где ся изустна паметь выляжет, тут по ней на мой живот суд и правеж, а хто за нею станет, тот истец. И рукой своей подтверждаю: лета от сотворения