Сибирские огни № 007 - 1990
сдвинутый небок лоб (боролся как-то с медведем), подергивал непроизвольно красноватым вывернутым веком, всей пя терней копался в инеем взявшейся боро де. В ущелье войдя, долго шли замерзшей рекой. Лед то снегом переметен^ то гол до прозрачности. Тогда внизу, в зелени, под лыжами катилась явственно ощущае мая вода, несла длинные извивающиеся воздушные пузыри. Как во сне — немо, без звука. На крутых спусках запружали нарты приколами — крепкими палками-тормоза ми, строганными из березы. Краснобокие олени слушались казаков, важно колыхали боками. Падало эхо, неизвестно от чего родив шееся. Казаки вздрагивали, мелко, двоеперстно крестились. Уледн'ицы, лыжные кожаные сапоги с загнутыми вверх носками, удоб но стояли на лыжах. Вот олешкам, тем было тяжелей — на льду падали чаще, чем люди. Аргиш, обоз, сразу сбивался в кучу — повизгивали собачки, мэкали олени, рассыпались по снегу сумы. Сум было много, везли с собой железные то поры, одекуй, бисер синий, котлы желтой меди. На новых землицах дикующие мно го чего дадут за такой товар. Шли. Дыханье олешков густо стояло над ар- I илем. Толкались, шли прямо в спину лыжников. Собачки, те поспокойнее __ тя нут и тянут нарту, а чуть роздых — па дают в снег, выкусывают набившиеся под когти льдинки. Торопились. Степан Свешников, после болезни сына боярского Катаева ставший передоащиком, ведущим ватагу, торопил: до Егорьева дня, до конца апреля, дойти до преддве рий сендухи — тундры, откуда давно тя нуло пронизывающим сквозняком. Шли в ночи при луне, при звездах, взметываю щихся в низкое темное небо. Казаки поругивались. Мороз, безлюдье, а вож на каждой стоянке требует выстав лять караул. Зачем? — пусто. Но Свешни ков приказывал то же, и пусть с ропотом, но выставляли. В сумраке шли, сворачивали к редкому лесу, ставили под лиственницами две ост роверхие урасы, два больших чума, кры тые ровдужными пластинами, выделанны ми из оленьих шкур, а потому не мокну щими под дождем, не ломающимися на холоде, рубили сухие ветки, разжигали на утоптанном полу огонь. Тихий дым вставал над урасами, тревожил невидимых зве рей. Перекусив, заворачивались в заячьи одеяла, но кому-то приходилось дрожать снаружи — не идет ли кто? А кто пойдет? Утром, обобрав иней с мохнатых ртов, подманивали олешков — мэк! мэк! мэк! — варили болтушку. Шли. Теперь их осталось десять. На Чаинских пустошах, в горелых зим них лесах отстали тихонько Гаврилка Фро лов да с ним Пашка Панфилов. С нартой отстали, с пищалью — значит, хотели того Сын боярский Вторко Катаев, распухший от холода, поморозивший щеки, узнав о беглецах, сплюнул. Быть им По государе ву указу в жестоком наказании без по щады! Казаки промолчали. Землица впереди неизвестная. Гаврилка да Пашка вовремя спохватились. До Моск вы три года пути, до Якуцжого острога полгода, а впереди сендуха, зверь непо нятный, племя писаных рож. И сын бояр ский сдавал на глазах. Перед последним зимовьем (дальше — неизвестность, даль ше никто не ходил) совсем занемог, сов сем заскорбел ногами. Вож Христофор Шохин, угрюмо поглядывая из-под капо ра, вырезал ему клюку из лиственничного корня. Только поход не богомолье, далеко не уйдешь с клюкой. Там, в последнем зимовье у десятника Амоски Власьева, сын боярский чуть не до утра шептался с вожем. Казаки храпят, вздрагивает язычок лампадки, а из тьмы приглушенное: «Брат? Как? Брат его?..» И недовольный шепот вожа: «Брат, брат!.. Воевода теперь что скажет?..» Свешников не прислушивался — у каж дого свое. Ему бы самому с кем пошеп таться. О их походе ведь разное говорили. Оно понятно, наказ боярина Морозова, Бориса Ивановича, собинного друга царя, но как-то уж быстро очень, сразу реши ли послать в тундру людей... Лампадка потрескивает, невнятный ше пот во тьме. Утром сам опешил, услышав: — Ватагу поведет Свешников! Федька Кафтанов переглянулся с Косым, с Ларыкой Трофимовым: мы-де хотим Шо хина! Вот-де знает край! Сын боярский Вторко Катаев недобро взглянул на Федьку, поправил на мерз нущих ногах заячье одеяло. Без поясне ний поняли: он, сын боярский, все твердо решил, поведет ватагу Свешников. А еще поняли: без зверя того в Якутск лучше совсем не возвращаться. Шли. Ледяные страшные горы — дух спирало от высоты. Нескончаемой ночью, спугивая звезды, вдруг вспыхивало небо: взвивались с пол ночи, с севера, огнистые стрелы — зеле ные, голубые, красные, всегда оперенные незнакомо, с безумной скоростью рва лись вверх. От тех огненных стрел отпа дали, гасли в полете пятна, тоже разных цветов. Вож поднимал1к небу некрасивое свое лицо, подсказывал казакам: вот-де шалят писаные, жгут костры! Но гнал ар гиш прямо под сполохи. Свешников внимательно присматривал ся к вожу. Шохин — молчун. Он груб. Если и раз говорится, то, скорее всего, о писаных. И дерзок. В пути, было, дерзил самому сыну боярскому. Правда, тому не диви лись. Знали: Вторко Катаев специально долго ждал Шохина К нему просились вожами разные люди, среди них был та- кой, что водил когда-то на Яну самого Постника Иванова, казака ен.исейского, а о<н, Вторко Катаев, все равно никого не взял, дождался, пока не вернулся отку да-то Шохин Свешников догадывался: что-то связывало Шохина и сына бояр ского. А что? Этого не знал Передовщиком, понятно, идти должен
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2