Сибирские огни № 007 - 1990
— Бабочка, куда ж ты? Кари-ина! Никто ему не отозвался. Зазвенели стекла — пьяные гости, от талкивая друг друга от окон, как будто их было в доме одно-два, пы тались вылезть первыми. Отчаянно выла Марфа Арсентьевна: ос тавьте меня! оставьте! я не пойду — хочу сдохнуть, постылые-е... душу мою ограбили! Но ни пластающий дом, ни вопли гостей не ин тересовали Тузова. Он сел на лед, мигом съехал с Волочаевки и побе жал, крича: — Кари-ина! Навстречу попался горящий баран. Кто-то обернул его берестой и запалил. Бедное животное неслось во всю свою прыть, мотало голо вой, рассыпая и сея искры. Встретился Игнат-Макар-Иван с тяпкой. Он, как и президент Тузов, был раздевши, разувши. Притормозил чуть, крикнув Лукьяну: — Бабу мою не встречал? — А ты мою? — в свою очередь спросил Лукьян. И, ничего не добившись друг- от друга, пустились дальше. Один жалобно взывал, другой сыпал угрозы: — Ах, стерва! Догоню, не я буду, что догоню. Бежал Лукьян долго, упорно — машина бы отстала. Лыжня потерялась — бежал по насыпи железной дороги. Останавливался, чтобы хватить воздуху, переждать боль, сдавившую грудь. И уже не кричал, а умолял, словно жена стояла перед ним: — Я ж тебя, бабочка, на руках стану носить... Вернись. Милая бабунечка... Так добежал он до шахты. Страшный, запыхавшийся, влетел к дежурному инженеру: — Есть машина? Где машина? — Что случилось? Авария? — испугался тот. Лукьян навалился на него, сидящего, и повторял сквозь пьяные слезы: — Машину мне, машину. — Механик недавно уехал — нет машины. Тебе в город, что ль? Да пусти ты меня! Товарняк вот-вот прикатит — на паровозе прогу ляешься, в твоем состоянии... Лукьян, не слушая, как побитый, вышел от него. И вдруг увидел в стороне «бобик» директора шахты. Обрадовался: так Ипатыч здесь, не уехал? Через минуту был уже в его кабинете. Ипат Ипато- вич спал мертвецки, завернувшись в сорванную с окна портьеру. Над раскаленной буржуйкой сушились его брюки. Гачи истлели до поло вины, словно их обжевал телок. Лукьян сдернул брюки, бросил на диван, рядом с хозяином, и принялся его будить. Но вое усилия ока зались напрасными: Ипат Ипатович даже не приоткрыл глаз. Лукьян, осерчав, вытряхнул его из портьеры. Упав с дивана, он как-то странно звякнул. Да жив ли он? Тузов склонился над ди ректором и замер в замешательстве: да кто тут перед ним? Ипат Ипатович и, вроде б, не Ипат Ипатович. Лицо гладкое, славно отлито стеклодувом. На теле, там, где должен быть пуп, — пришлепана эти кетка. И написано: КОСТОМАХА. ВУОДКА. Подшутил кто над ди ректором? Хотел было Лукьян отодрать этикетку, но заметил и дру гое: стеклянный он. На горько-сладкое, на остатки, наползли мухи, разные букашки. Одни спали, насытившись, другие ползали, жужжа, бились, отыскивая выход. Бутылка гудела, звенела, жила. Лукьян пнул ее — она покатилась к дивану, мелькая зеленой этикеткой. _ Да что мы, заколдованы? — воскликнул Лукьян.— Дак Ка рина права? Бывают стеклянные люди? Днем, когда он колол свинью, почтальон принес открытку. Ка кой-то писатель поздравлял Кару с праздником и с первой... Как он там написал? П у б л и к а ц и е й , что ль? Ты еще не знаешь, какой талант скрыт в тебе,— лил он лесть.— Береги его. Работай упорней и, если можно, брось свою Додоновку: погибнешь в ней.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2