Сибирские огни № 007 - 1990

— Жива! Жива-а!! — Лукьян сгреб ее своими ручищами вместе с одеялом, матрацем, прижал к груди и заплакал. Столько в нем скопилось жалости, горя! Он держал жену так, будто она могла вы­ скользнуть и уйти из его жизни навсегда. Успокоясь чуть, он, недо­ вольный этой своей минутной слабостью, опустил ее на кровать. И сам сел рядом. Вздохнул: а бабочка-то на ладан дышит, засохла — щепка щепкой! что случилось? не ко двору?.. — Не нравлюсь? Где уж мне теперь! — как-то бесстрастно ска­ зала Кара, сухим языком облизывая губы. Лукьян промолчал, виновато посматривая то на нее, то на от­ делку избы: ох, по-топорному сляпали! Но тут же успокаивал себя: ничего, поживем — поправим. Он вспомнил о газете и засмеялся: — Гы-гы... А я подумал: не моя- ли бабочка в писатели выби­ лась? Вот погляди: тоже Тузова. Кажись, и о нашей Додоновке ка- танула, комар ее забодай! И я там обрисован. Бузой ругают, и ди­ ректор — Пустомаха. Стеклянные люди... Дура какая-то. Ну разве бывают на свете стеклянные люди? Да как бы они жили, ели, гово­ рили? Стеклянные-то... Лукьян выбросил из кармана во много раз свернутую газету: глянь, мол. Сам подошел к печке. Как когда-то Христина Колобкова, погремел кастрюлями, пустыми, холодными, и, вздохнув, принялся хозяйствовать. Все у него, трезвого, получалось ладно, быстро: рас­ топил печку, сбегал за водой и наставил на плиту кастрюль — пусть пока греется водичка! А сам бодрым шагом десантника направился в магазин. Но вернулся, чтобы спросить: что купить тебе, бабочка? И немало удивился: немощная жена впилась в рассказ. Читает, а по щекам текут слезы — с чего бы? хотя... жалости там хватает, но чтоб плакать... Однако не стал отвлекать жену: реви, коль душу заще­ мило. — Как оно жив-здоров? — встречали мужики Лукьяна.— Вишь, жирок-то не уберег, сбросил. Блинами не кормили, а? По горячей не наскучался? Строим, гони, черт, свою долю! — Гы-гы, да рад бы — баба хворая,— тянулся, подавая чек про­ давцу, просил: — Курочку мне, винца виноградного... — На морс перешел, Арсентьич, — посмеялась и продавец. А бабы, глядя, как он набирает продукты, заворчали да так громко, чтобы Лукьян слышал: — Спохватился... Ухряпал хозяйку, а теперь курочкой попра­ вить вздумал. Шалишь, брат. Много курочек спонадобится. — Гы-гы-гы, — отшучивался Лукьян. — Слабая бабочка ока­ залась. А может, я ошибся в выборе? Набил сумку и, не слушая больше разговоры, не отвечая, заспе­ шил домой. Подоспел вовремя: вода уже кипела ключом. Бухнул курицу в кипяток. Что ее мыть? Все переварится. Бросил щепотку соли. Достал картошек и разделался с ними мигом. Парило, шипело, булькало, трещало у плиты. Запах, живой, аппетитный, заполнил избу. Казалось, и стены уже не отдавали коровяком, глиной. Орудуя у плиты, Лукьян, наскучившийся, не оставлял в покое и жену: то, мимоходом, щипнет, хотя и щипать было не за что, то ширнет в бок или погладит. А из самого радость так и плещется: гы- гы-гы, бабочка, заживем! А Кара, уже ничему не веря, и в мыслях, и наяву жила своим рассказом. Только Лукьян отходил, спрашивала себя: а как же напечатан вот этот кусочек? И, вновь уткнувшись в газету, перечитывала. Не она, а газетчики изменили фамилии. На­ верно, так и надо было. Но если Лукьян узнал себя, наверное, и все, кто есть в рассказе, узнают? Газета шелестела как-то по-особому. И типографская краска па­ хла по-особому. Четкие, мелкие буковки, выстроившись в ряды, сов­ сем околдовали ее: и муж, бабник, болтун, казался все-таки особен­ ным. С того далекого дня, когда они прыгали с балкона в сугроб, прошла вечность. Думала, счастливые минуты, подобные тем, уже 52