Сибирские огни № 007 - 1990

ке как крупная, дикая малина. Герои Стрижкова просты, мужественны и по- хорошему упрямы. Писатель на редкость лаконичен и сюжетен. Но пока еще Стрижков намыл небольшой мешочек (цикл) золота своих миниатюр. Он еще только начинает. Яблоками, привезенными с Волги, ис­ кусно играет М. Никитин. В его расска­ зах видно, как яблоко растет, слышно, как оно падает в траву. Никитин много времени и сил отдает форме. Он кует форму для того, чтобы с ней подойти к Сибири. Сейчас он пишет о фруктовых садах, о помещиках, о крестьянах. Его герои собираются в Сибирь за землей, за ними, надо полагать, приедет и писатель. А. Коптелов интересен больше сам, чем его вещи. Кержак, начетчик, он при- шел к революции и стал ее журналис­ том и писателем. Партизаны в своих воз­ званиях фамилию «Колчак» писали с маленькой буквы, вероятно, желая тем унизить диктатора. Коптелов часто по­ ложительных героев своих пишет с боль­ шой буквы, а отрицательных с малень­ кой. От этого проигрывают и те и дру­ гие, и автор и читатель. Но Коптелов — писатель начинающий. У него все впере­ ди. Поэтому сейчас о нем говорить еще рано. Н. Дубняк12 сродни Коптелову по не­ нависти к деревне. Но Коптелов не ут­ рачивает светлой перспективы, Дубняк же весь черен. От его рассказов веет жутью деревенской дикости и косности. Страницы, где описываются насильст­ венный аборт и избиение крестьянина, заподозренного в краже, нельзя читать без содрогания. Дубняк работает в кре­ стьянской газете. Каждый день через его руки проходят сотни селькоровских пи­ сем. Кажется, что писатель отбирает самые мрачные из них, и из них, из этих подлинных кусков жизни, монти­ рует свои рассказы. Писателю надо вы­ учиться не только монтировать, но и обобщать, переваривать сырье материа­ ла. Недоваренность его вещей заметна, непроработанные куски материала на зубах, как каша с песком. Были у костра и такие писатели, как Е. Минин13, которые успели пока обмол­ виться только одной фразой-афоризмом, что возможен «Дождь без ветра». Последним в «Сибирские огни» вор­ вался, прибежал с криком А. Каргопо- лов14. Он начал с повестей о крестьянст­ ве. Он принес в редакцию две повести, такие же растрепанные, как и он сам. Но за этой растрепанностью чувство­ валась какая-то сила. Казалось, что слр- ва распирают Каргополова, как зерно — туго набитый мешок. Ведь редактировать — значит предви­ деть, значит помогать, способствовать или, по меньшей мере, не мешать росту той молодой зеленой поросли, которая поднимается вокруг журнала. Поэтому надо печатать вещи и не совсем зрелые, но печатать надо обязательно, если к то­ му же пишущий обнадеживает. Печа­ тать — значит облить творческие корни писателя живой водой общения с чита­ телем. Бесспорно, в этом деле нужны такт и мера. (А то можно залить, захва­ лить насмерть.) Но где и в каком деле эти качества не нужны? Вот какими соображениями руководи­ лись мы, когда печатали три зеленые вещи Каргополова («Земной тряс», «По­ весть полей», «Под голубым потолком»), Каргополов пришел в революцию с боль­ шой любовью к земле, к пашне и с ост­ рой ненавистью к городу. Каргополов — крестьянин, не может не любить землю, в которую «что ни кинь — растет», на которой «травы ноне не перекосишь. Вы- дурела трава выше головы. Так куда ни кинь глаз — там и коси». Землю, как мать, у него обнимают и крестьянин Фо­ ма Толкач, и интеллигентка Маруся. «Фома Толкач десять раз обегал полосу, десять раз останавливался на углах по­ лосы, и когда перед самым утром зами­ рают и птицы, и человек — заМер Фома Толкач, обняв набухшие росою стебли ржи, и не дышал, не говорил, не жил...», «Курганы над озерами и воздух, как пе­ на зелени, и оттого грудь на курганах ши­ ре, шире и от трав покойная радость. Ру­ ки заломив над головой, стояла Маруся, не в силе сдвинуться с места. Как хорошо, закрыв глаза, выть солнцу; как хорошо, заткнув уши, аукать озеру и, упав на землю, как хорошо обнимать травы...» Землю Каргополов одухотворяет. Она живое существо, она слышит и понима­ ет человека. Поэтому если ты «обидел» ее, то: «Вставай, подлец, на колени: це­ луй эту землю. Говори, негодяй: целую тебя, родную, трудовую,— и Фома встал на колени и поцелозал полосу, и когда поцеловал, то заныло у всех в костях, и сердца всех качнулись в страшной му­ ке...». Каргополов берет деревню, разворо­ шенную белыми, красными, войной, раз­ версткой, конфискациями, деревню, «спящую на топорах». Он молод, поэто­ му откровенен. Узнать, на чьей стороне его симпатии,— не трудно. Не трудно за­ метить, где и сам он в повести скрыва­ ется. Без ошибки можно утверждать, что наш автор в «Земном трясе» и в «Повести полей» носит одновременно не­ сколько фамилий (как вообще всякий писатель), но наиболее любимые у него — Филин, Анбуш и его двойник Еким- ка — Бог Носковой Веры. Филин — мужик-пастух — делается командиром, вождем партизанского от­ ряда. У Филина силы много, в боях с белыми она у него окрепла, разыгралась и понесла его... на город. Но деревня за Филиным дальше своей околицы не по­ шла, и Филин погиб от своей силы, как сноп пшеницы, «обессилел от силы». Над деревней проходят грозы и бури революции. Все оторвавшиеся от земли гибнут (Филин, Федор Петрович), остав­ шиеся на ней, сохранившие с ней кров­ ные связи благоденствуют: «Корови мои яграють, я хлеб им, вино пью... По солн­ цу, по ковыльному, шел Анбуш Иван,— шел, играл и пел...». Каргополов, как Анбуш, видел в дерев­ не красных и белых и наших продаген- тов. Он знает, что значат для крестьяни­ на такие слова, как «разверстка и кон­ фискация». В город писатель пришел с