Сибирские огни № 007 - 1990

черный, как ночь, мех соболя, гладит пушистую спину лисы-огневки. Писа­ тель прекрасно чувствует Сибирь, тай­ гу. Впрочем, лучше предоставить слово ему самому: «Гляжу вперед, гляжу назад — все тайга зубчатая, будто гу­ стым, зеленым, стоячим туманом весь свет застилает, и идет от нее прель гнилая, как от старого гриба, на солнце паром вьется и дымом стоит. И нет человека кругом». «Знаю я хоро­ шо, что тайга, как море, страху в сердце не любит, и дорог суматохе не показы­ вает, чужих не уважает». «Страшна тай­ га и днем, а ночью еще страшней. Завер­ нет тебя всего темь непроглядная, как в солдатское черное сукно. Пальца своего не увидишь. Посмотришь вверх, звезды вот-вот на тайгу упадут, до того близки и большие, полыхающие, словно костры хвойные в небе горят. Да, все без толку, от них не светлей. Ветер трепыхается — слушаешь — не зверь ли идет. Тени от костра шаманят как бешеные, и кажет­ ся, что будто на земле нет ничего: ни го­ родов, ни Сахалина, ни села Рыковского, ни людей... весь мир — тайга». Так говорит о тайге Фраерман устами сахалинца, таежника, насильника и заво­ евателя Кузнецова. Фраерман щедро раскладывает перед читателями богатства своей страны. Вот «светлое, как солнечный блик, плотное и сильное, как волна, тело горбуши», вот «вялая и робкая, зябко отливающая че­ шуйчатой сталью селедка...», «как мок­ рые сучья елей, навага...». Писатель показывает маленькое сча­ стье рыбаков, «зацепивших» большое руно селедки, и тревогу и арест скры­ вающихся «На мысу» большевиков. Если у Кравкова туземец просто охот­ ник, у Антона Сорокина участник граж­ данской войны, но не отдающий себе до­ статочно ясного отчета, почему он у красных или у белых, то фраерманов- ский Васька Гиляк знает, зачем он при­ шел в отряд к партизанам. Если Крав- ков белыми нитками пришивает к своим вещам современность, то у Фраермана она органически сплетена со всем телом его повести. Его Васька Гиляк врастает в восстание, в революцию законно. Чи­ татель чувствует, что писатель не лжет, что все это так и было, что революция действительно захватила туземца, взбод­ рила и подняла. Туземец Фраермана действует, участвуя в работе отряда. Он не похож на «экзотических» ^декоратив­ ных «выдвиженцев» из тайги, агити­ рующих на съездах Советов с помощью объектива фотоаппарата, только своей физиономией. Тайга, туземец и рево­ люция у Фраермана неразрывны. Хо­ роши у него и партизаны. Кажется, что этот писатель способен создать большое, широкое, революционное и насквозь сибирское полотно. «Географически» несколько дополнил Фраермана П. Далецкии. Он рассказал о «Зеленом клине» Приморья, о Владиво­ стоке. Из его повести мы узнали, что «бухта в июне — самое мягкое масло». Он нам показал трудолюбивых китай­ цев и праздную, жестокую толпу порто­ вого города. Далецкий не плохо переме­ шал партизанские восстания с неслож­ ной жизнью деревни, с песнями деву­ шек и парней, прыгающих через костер. Местами писателю удалось заставить чи­ тателя почувствовать холод трагических глубин гражданской войны. Нельзя за­ быть случай в бане. Белые налетели на деревню. Идет повальный обыск. Не­ сколько партизанских семей, боясь рас­ правы, спрятались в заброшенной бане. Обыскивающие подходят к убежищу прячущихся. На руках у женщины за­ кричал ребенок, «захлебнулся» рукой. Но вырвался. —Уай... а... аай... — Маринка,— зашипели,— Маринка, или выметайся... или слышь... —Уай... аай... — Маринка, застервишь! Ребенок стих, точно подавился». Обыск прошел благополучно. Никого не нашли. Утром, когда ушли белые, из бани вышли прятавшиеся. Женщина вынесла мертвого, ею задушенного, ре­ бенка... К сожалению, Далецкий слишком мно­ гословен и медлителен. Медлительность, с какой развертывается действие, оттал­ кивает читателя и губит героев писате­ ля — к концу повести они засахарива­ ются, как передержанное варенье. Из Канска приехал Федор Тихменев. Он хорошо рассказал о добром, но огра­ ниченном крестьянине «Миленочке» и о мещанине, который в революцию был «сам по себе»7. В 1924 году около костра раздалось со­ лидное покашливание. Все оглянулись и увидели худощавого, маленького челове­ ка. Человек этот сказал: «Петька шеве­ лит мозгами». Все узнали в нем Ис. Голь­ дберга. Гольдберг подошел ближе и уме­ ло рассказал о том, что в Сибири есть «Путь, не отмеченный на карте». Все согласились, что таких путей много и что один из них Гольдберг, действи­ тельно, отметил. Мимоходом бродяга К. Паустовский обронил свой тропический цветок «Ми- нетозу», рассказал о чернокожих рабах, изнывающих от жары, лихорадки и экс­ плуатации. «Иностранец» А. Шугаев8 эволюцио­ нировал от тем «российских» к «сибир­ ским». Он показал нам «Золотую голо­ ву» одного из подполыциков-большеви- ков, показал втершегося в партию про­ хвоста, Василия Ивановича. Девятнадцатилетняя Евгения Анучи­ на9 заставила нас посмотреть на черные дни голода и разрухи наивными светлы­ ми глазами детей. Анучина показала нам и детей с лицами, затемненными преступлением. Она пишет тщательно, тонко, как вышивает. Но на ее вещах нет и тени слащавости. Она смотрит на мир мужественно и просто. Жаль, что замолчал Ф. Абрамов10, су­ мевший увидеть в черноте «Воскресника» по уборке трупов едва уловимые отсве­ ты нового. Любопытно выступил П. Стрижков11. Его миниатюры напоминают рассказы Джека Лондона. Золото, туземка, светло­ волосый человек. Смерть от пули в глу­ хих горах и кровь на золотоносном пес