Сибирские огни № 007 - 1990

ппавляются в тайгу. Больше сельсовет автору и его героям не нужен. Упомянут он так, как раньше обычно упоминалась погода... «Однажды в сырой осенний ве­ чер...». А по ходу действия видно, что оно могло развертываться с одинаковым успехом и в сухой летний вечер, и в яс­ ный весенний и т. д. Чаще всего совре­ менность у Кравкова выступает только как внешнее обрамление рассказа. Похо­ же на то, что автор, вводя в начале по­ вести две три фразы о гражданской вой­ не, торопится намазаться дегтем от на­ доедливых комаров и уйти в тайгу. Тем современных писатель, конечно, не из­ бежал и умышленно их не обегал вооб­ ще, но всю мощь событий революции он использует для того, чтобы еще резче подчеркнуть твердость, независимость и героизм своих бойцов-одиночек. Герои Кравкова мечтают, сидя в тайге, достать такую пушку, из которой бы «пальнуть» раз и смести сразу и Колчака, и всех его приспешников. Плис с Архиповым, ок­ руженные солдатами, сладострастно за­ ряжают патроны и с радостной дрожью предвкушают прелесть поединка. Чело­ век, приговоренный к повешению, меч­ тает о динамите, о гремучем студне, ко­ торым он в момент казни смел бы всех палачей. Словом, для лучших и «люби­ мых» персонажей писателя бомба — панацея от всех бед. Вслед за бомбой Кравков вводит в рассказ женщину. Она играет весьма не­ маловажную роль. При этом женщина у него обязательно красивая. В «Эпизоде» красивая женщина делит с Баландиным напряженнейшие минуты опасности и победы, в «Ассирийской рукописи» она неразлучна с героем, в «Медвежьей шку­ ре» она — исходная точка, ради нее идут на охоту, с мыслью о ней убивают мед­ ведя; в «Двух концах» женщина, хоть на секунду, но радостно озаряет созна­ ние человека, приговоренного к смерти. Словом, схема рассказов у Кравкова такова — герой, бомба, женщина. Крав­ ков долго работал в кино. Это, вероятно, сказалось на его умении строить вещи сюжетно. Кравков сюжетен и авантю­ рен. Читатель с одинаковым интересом следит за действующими лицами его рассказов, независимо от того, где они «приключаются» — в городе или в тай­ ге. Писатель умеет держать читателя в напряжении. Иногда только его герои «приключаются» приключений ради. Тогда читатель, перевертывая последнюю страницу, разочарованно вздыхает. Не всегда удерживается Кравков от соблаз­ на — повесить на таежную красавицу пихту несколько безвкусных елочных украшений. Приходилось слышать разговоры о том, что Кравков напрасно берется за такие вещи, как смертная казнь при ца­ ре. Это, мол, уже описано Андреевым. Можно, конечно, писать о смертной каз­ ни и в революцию, может быть, это да­ же нужнее, но нельзя утверждать, что Андреев — идеал, предел, его же не прейдеши, и что эта тема уже исчерпана. Товарищи, ведь наши политкаторжане (и Кравков вместе с ними, так как он политкаторжанин) на днях только праздновали десятилетие своего освобождения из тюрем. Всего только десять лет, как они сняли канда­ лы. Разве могут они забыть царскую тюрьму, царских тюремщиков и пала­ чей и разве у нас в литературе есть хоть что-нибудь, более или менее полно от­ ражающее тысячелетия каторги, отбы­ той нашими революционерами? Таких вещей еще нет, товарищи. По­ этому мы должны приветствовать вся­ кую попытку отобразить героический подпольный период борьбы с самодер­ жавием. Упрекают Кравкова в чрезмерном ин­ дивидуализме, в идеализме. Пусть так. Пусть он не дает массы, борьбы клас­ сов, но он дает одно из слагаемых дейст­ венной, революционной массы — силь­ ный характер. К тому же не надо забы­ вать, что Кравкову, как писателю, всего пять лет от роду5. Одновременно с Кравковым, вышед­ шим из тайги, из степи вышел К. Урма­ нов. Урманов рассказал о киргизах, мечтающих, что после переворота (контрреволюционного) каждому из них достанется по две русских бабы. Киргизы Урманова плохо разбираются в событиях гражданской войны и ме­ чутся от одного берега к другому. От его коммунистов сильно несет велико­ державным российским душком. Вот как говорит один из них о киргизах; «А хорошо бы им, чертям косоглазым, революцию подпустить! Вот бы забега­ ли! И-их!» И он же в другом месте презрительно цедит: «До революции вам еще дале-ко». С коммунистами у Урманова неблагополучно. В лучшем случае они — крестьяне. Красноарме­ ец-коммунист, говоря, например, о Ле­ нине, для большей убедительности про­ водит параллель между ним и Хрис­ том. Крестьян писатель дает крепко. Они «настоящие» у него, со всей своей узо­ стью и ограниченностью, их видишь. Крестьяне Урманова дальше деревни и пашни ничего не знают и знать не хо­ тят. ...Коммуну его крестьянин встреча­ ет со злобной иронией: «Не ужиться ей тут... Мороз неподходящий, сурьезный». Но ведь была же гражданская война в Сибири, были восстания, были белые, красные. Ничего или почти ничего это­ го мы не найдем в вещах Урманова. Пи­ сателя больше занимают маленькие лю­ ди в революции («Собеседник»), их ма­ ленькие несчастья. Стержень всех этих личных драм довольно однообразен. В «Занозе» красноармеец, вернувшийся до­ мой, не застает невесты (за другого вы­ шла), в «Пестряди» Петруха Гуляев, вер­ нувшийся с войны, нашел свою жену изнасилованной и беременной, в «Мари» мужик приходит с войны инвалидом и жена убегает от него и т. д. Мир героев Урманова невелик, он покоится на двух китах — на пашне и бабе. Мы не хотим смешивать мировоззре­ ния Урманова с мировоззрением его ге­ роев, но надо поставить в упрек писа­ телю те места, где он за своих мужиков сам начинает махать кулаками и уже за кавычками чужой речи продолжает го