Сибирские огни № 007 - 1990

Хмыкал вдруг: — Слышь, Микуня, у нас кремешков московских алтын на двадцать, а? Хва­ тит?.. — И продолжал бормотать: — Пуд свеч черных, пуд свеч восковых._ Свешников вслушивался, сам думал о другом. Баба эта... Зачем?.. Убога умом?.. Быть может... А старик смотрел на нее, как соболь на белку. Мэнэрик... Слышал про такую болезнь. Самоядь ею страдает. Но сильно надо напугать бабу, чтобы вот так; вошел — вздрогнула... Память теряют, разное в бессознании вер­ шат... А бабе кто лицо искалечил? Разве б тот Христофор взял такую?.. Слышал вполслуха, Косой жаловался: — Сначала-то свели меня под Тюмень. Там, веришь, имел корову. Перекочевал как-то, замучился. Только перегоню ко­ рову, снова уйдет. Сосед помог. Говорит: слышь, Косой, старик есть, проси старика, поможет, Я к тому старику «Че, говорю, пособи. Пригоню корову, опять уходит на­ зад. Замучился». Старик: «Дело пустое!» Пришел, корову прутиком ударил три ра­ за, с тех пор как рукой сняло, больше не уходила... А у этой бабы — глаз... Видели, какой глаз?.. Дурной, так думаю... Ларька сплюнул возмущенно: — Глядь! Книга опять! — Там еще «Октоих» есть, — строго сказал Елфимка. — Книги пожалую в ка­ кой монастырь, а то отдам в церковь. И деньгами положу на сорокоуст, в сенаник чтоб вписали имя мое да попа Спиридона. Премногим обязан отцу. Косой жаловался: — Я плыл как-то Леной-рекой. В ночи, на реке, прямо с коча коробейка у меня, сироты, пропала. Стояла под бетью, та­ кая там перекладина есть, и пропала. Только и сходил в ту ночь с коча человек — ухо трубочкой, оттопыренное. Может, Сенька Песок, а?.. Затосковал: — Мне б землицы. Я же на земле рос. Тут, в сендухе, какая землица? Няша, грязь жидкая. Носорукому в ней валяться, насекомых топить. А я землицы хочу. В Россию нет ходу. Где найду землицу, ре­ шил, там и встану. Хоть среди писаных, все равно встану. Мне землицы бы, — ныл. — Длиннику чтоб по осьмидесяти са­ жен да поперешнику по сорок. Был вот однорзз в Даурах. Там рожь сеют по де­ сять пудов и репа растет... — Сума медвежья... — бубнил Ларька. __ Шесть тыщ одекую мелкого, сам брал, три рубля двадцать алтын... Еще полог держаной... Обедали просто. Оленина, болтушка, квашеная черемша из запасов Лисая. Макая оленину в соль, Лисай отошел. Иногда взглянет искоса, но о бабе ни сло- ва. — Вот, — кивал вдруг. — Трава есть. Зовут агагатка... Вышиною растет немного, но прутиком... Ее рвешь, кожуру счища­ ешь, а середку надо переплести таловым лыком. Высушишь на солнышке, белая, сладкая, будто сахар... Дверь хлопнула. — Сахар, говоришь? — Гришка Лоскут бросил на скамью шапку. Оскалился хму­ ро. — Не все сахар, Лисай... Старик не знал, о чем он, покивал согласно. — Мне потолмачишь, а, Лисай? Не понимал, но кивал согласно. — Я бабу догнал. В сендухе уже догнал, рядом ехали. Она не сворачивает, ее оле­ шек ведет. Куда хочет, туда и ведет. Са­ ма остановилась, рукой махнула, рожу не кажет. А мне говорит... — Задрал бороду, ноздри наружу, широко открыты, по слогам вспомнил затверженные слова. — Тэт му- тин хэлтэйэ... Может, где ошибся, не знаю... Но, похоже, сказала так... А понять как, Лисай? Через стол дотянулся до старика, встрях­ нул крепко: — Явственно мне толмачь! Лисай закивал: — Придешь, сказала... Не гонись... Сам- де придешь... Гришка недобро уставился на помяса: — Что-то не разберу я тебя... Но разобраться не успел. Хлопнула дверь, ввалился довольный Ганька Питу- хин. Совсем как Гришка хлопнул шапкой об скамью: — Ой, Лисай! Все говоришь, говоришь, а главное про себя держишь! — Что там? — повернулись казаки. Ганька пояснил, жадно принюхиваясь — проголодался: — Там у него как бы плотбище. Снег как метлой сдувает, место чистое, ровное. Из оследин плот связан — добрый, креп­ кий. Всю избу ставь, свезет. А на плоту — лари, тоже добрые. В одном зуб уложен носоручий, не один пуд. А другой... __ подмигнул Лисаю, — ну, совсем пуст! Как хочешь, так и гляди — пуст! Дерзко уставился: — Оставляешь нас, Лисай? — По льду-то? Без вас делалось! — защищался старик. — Один в сендухе си­ дел, боялся, отпоют ветры, не увижу лю­ дишек. Сам строил, каждое бревнышко сам таскал, вязал корнем ондушным. Зуб сбирал по всему чохочалу, заморный зуб... Теперь чего?.. Теперь пойдем вместе... Во­ да подымется и пойдем... — Ну, вместе... А носорукий?.. Он в тот, в пустой ларь не вместится... Там что-то другое ляжет, а, Лисай? Такое пушистое, лехкое, а?.. Кафтанов близко придвинулся к помясу, ласково сказал: — Ты что, Лисай? Мы тебя выручили. Вот ты на нас смотришь, пришли к тебе. Те воры-то, Сенькины, они, чай, не сидели руки сложа. Сам говорил — брали добрый ясак. Вот он бы и лег в тот ларь. Уж мы бы не промочили... — Нет ничего! Забрали! — Совсем все? — Совсем! — А зачем сюда Шохин шел? Ну, этот твой — Фимка? Он, Лисай, не любил ноги бить. — Оставьте его. Казаки недовольно переглянулись. Бо­ роды встопорщены — не трожь их. Скажи лишнее — сорвутся, не удер­ жишь. Даже Лоскут хмур не в меру, жа­ леет дурнова брата.