Сибирские огни № 007 - 1990
— У рта мохнатый... — Это как? — Борода, значит, у всех... Так гово рит... Казаки переглянулись. Косой даже обиделся: — Почему мохнатыми обзывает? У них не растет борода? — Не растет, — заморгал растерянно Лисай. — Плохо растет. А женщина вновь серебряно прозвене ла: — Начэги поиней... Омочэ шоромох... Свешников напрягся — знакомое что-то. А! Вспомнил. Так говорил Шохин. Вот-де дикующие его так звали — сильным. Шо ромох, и Но Лисай сильно удивил Свеш никова: — Жалеет тебя, Говорит, лицо белое, сам добрый... — Как ей знать? — Она знает... — Спроси, родимцы ее где прячутся? Лисай подумал, потом заговорил быстро. Жадно всматривался в женщину, терзался чем-то своим — тайным. «От себя добавляет, — подумал Свеш ников. — Я так много не говорил». Решил: вечерами надо учить слова. Не дело го ворить с дикующими через Лисая. С удив лением вслушивался в серебряный голос женщины. Он журчал как ручей. Ну ле шачиха прямо! — Что она говорит? — Сказку. — Какую такую? — оторопел. — Один человек жил, — оглядываясь на писаную, торопясь, перетолмачил ста рик. — Он друзей имел. Ходили по тун дре, потом исчезли. Ждали их, не пришли. Пошли искать, нигде нет. Чюлэни-полут, старичок сказочный, злой, съел, верно, друзей. Так, плача, искали. Так, плача, не нашли. Так, странствуя, умерли. — Зачем рассказывает? Лисай заторопился, будто испугался чего-то. Заговорил, поглядывая на бабу: — Умом слаба, сильно болела. Мэнэ- рик, есть болезнь такая. К ней, к бабе, Фимка ночью вошел, прямо в урасу во шел. Увидела его, испугалась — вздрог нула. Кто был в урасе, все испугались — вздрогнули, выбежали наружу, на деревья залезли, на деревьях сидели до утра. А бабу Фимка с собою взял. Она порченая, больная. Мэнэрик. Плохо помнит, упасть может, пена выступает на губах. — Быст ро закивал Свешникову. — Вздрогнет — может залезть на дерево, а может схва тить топор. — А палемку? — хмуро спросил Лоскут. — Спроси ее, кто зарезал Шохина?.. — Ладно, бог с ним, с Шохиным. Спро си, где сидят родимцы ее? — Она не знает. — Как? — Она в халарче одна. Говорит, совсем одна. Умом убога, ходит как олешек. Где есть мхи, олешек туда идет. Где есть жи вое, Чудэ туда идет. Сейчас здесь живое. Вот услышала. Свешников недоверчиво усмехнулся; — А теперь чего говорит? — Загадку... — Как загадку? — Посреди подушки нож острый, нож костяной, нож давний лежит... — Нож? — вкрадчиво переспросил Лос кут. — Не тот, не настоящий нож, — за махал руками Лисай. — Она не о колю щем говорит. Она про думу говорит. Это посреди подушки, сна нет, дума ее лежит — острая, долгая. Никак ей не до думать ту думу. — Еще бы... — протянул Лоскут, усмех нулся тяжело. — Ишь, Чудэ!.. — повернул ся к Свешникову. — Отдай ее нам, Сте пан. Отдай вместе с Лисаем. Мы с ними поговорим, они все скажут. Казаки насторожились, Кафтанов, выпя тив брюхо, уставился на Свешникова. Женщина не шевельнулась. Может, и по няла все, но не шевельнулась. Рассчитывал на то, что поймет. Сказал, не глядя на казаков: — Спроси... Отпущу, приведет родим цев? Ответила: — Лэмэнгол, хаха? И толмачить не надо. Спрашивала: за чем? Не подняв головы, шапку беличью спря тав под капором, тронула олешка. Тот по шел по снежку. Свешников строго оглядел казаков. — Гришка! Присмотрись, куда пошла ба ба. Родимцев найдем по следу. Пальцем бабу не трогать!.. А ты, — кивнул Питу- хину, — возьми собачек. Я, когда шел, видел на берегу что-то. Вон там, — ука зал. — Совсем черное, а что — не понял. Огонь в печи. Свет мерклый, теплый. Свешников прилег на скамью. В котле булькало варево, Микуня суетился у кот ла. Ларька Трофимов разбирал на полу общее боронишко, гудел низко, радовал ся добру: — Три сети пущальницы на сигов, кра пивные, новые... Десять сажен сетей не водных... — Че так много? — пугался Микуня. — Носорукий, он не утоплый, его не из вод тащить. Ларька отмахивался, бубнил: — Колокольцы на бахромичных шнур- ках-кутазах... Рубаха золотцом шитая, бо гатая. Для князцов, а? Они любят яркое... Рубаха пестрядиная, новая, летние сапоги из дымленой ровдуги... Крашенины два лоскута... — Ну, изловим, — волновался у котла Микуня. — Как держать того носорукого? У меня соболь с чепи ушел, чепь унес, а этот всю избу унесет! — Три котла медных... — бубнил Ларь ка. — Полкосяка мыла простого, всего на пять рублев... Полстопы писчей бумаги, на два рубля... Два пешнишка... — С пешнишкой на носорукого? — пу гался Микуня. — Мысленное ли дело? По- мяс говорит, на нем, на носоруком, одного сала в пять пальцев! — Пять кафтанов шубных... — бубнил Ларька. — Вареги — десять пар... «Житие Ефрема Сирина» — книга... Знаю книгу... Твоя, Елфимка? — Моя. — Зачем тебе? Тяжесть. I Бубнил вслух: — Уледницы красные — десять штук.,.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2