Сибирские огни № 007 - 1990
— Баба1 По голосу, по бегу неуверенному понял — Микуня. Даже пожалел: «Вот хитрый! Все думали, он ослепнет, а он всех пере хитрил — просто сошел с ума...». Но по мгновенно напрягшемуся, зака меневшему Лисаю, так и застывшему с от крытым ртом, по заблестевшим его гла зам, по враз нарушенному его дыханию, понял: совсем не ополоумел Микуня, бе жит сознательно. И если кричит: «Баба!» — то, похоже, так оно и есть. ОТПИСКА ЯКУЦКОМУ ВОЕВОДЕ ВАСИ ЛИЮ НИКИТИЧЮ ПУШКИНУ ОТ СЛУ Ж ИЛО ГО ЧЕЛОВЕКА КОРМЩИКА ГЕ РАСИМА ЦАНДИНА , ОТПРАВЛЯЮЩЕ ГОСЯ НА РЕКУ БОЛЬШУЮ СОБАЧЬЮ Великаго го суда р я , царя и великаго князя Алексея Михайловича всеа Русии стольнику и воеводе Василию Никитичю Пушкину служилый человек кормщик Ге- раська Цандин челом бьет. А ныне, во 156-м, посылан яз тобою, стольником и воеводой, на государеву службу на реку большую Собачью зимовье искать сына боярского Вторко Катаева, что сшед зимним путем для сыску и вылова в землицах новоприисканных зверя носору кого и для приводу под государеву высо кую руку новых неясашных людишек — род рожи писаные. И готов яз итить, а коч плох и вожа нет. А те, кому по указу твоему следовало раденье свое показать коч строя, те, забы в страх божий и ево, великаго государя, крестное целованье, для прихотей своих плутали вельми и не дозирали ничево своею оплошкою. И ко торые кочи для морского ходу присланы из Илимского, их нераденьем сделаны, х у до, а лучший коч прикупил твой торговый человечишко Л учко П одзоров, а нам его не дает. А пошед я к нему просить, учал меня бранить, понапрасну называл вором, людишек своих позвал, ухватили меня за горло, поволокли, свалили, сердясь по своем у жестосердию. И яз бью челом тебе, стольнику и воеводе, пожалей, укори виновных, вели дать тот коч и вели дать той дальней службы хорош его вожа про мышленного человека Ивашку Корепанова, что ныне живет в Ж иганах, чтоб службе твоей без вожа в х о д у мотанья и порухи великой не было. А путь плох, труден. Известно нам учи нилось, Матюшка Блохин шел по низам Собачьей. И когда шел парусом, коч за рыскал к берегу, ветром об яр коч евоий изломало, уберечь никакими мерами не могли. А люди Ивашки Панфилова тож на Собачьей попали в разбой, померзли, перецинжали, а что была какова рухля- дишка и завод, то все разметало без остатку. Вот каков путь, а коч плох и чет вожа. И яз челом бью тебе, стольнику и воеводе, пожалей нас, сирот твоих, дай коч с Иваш кой тем Корепановым, а людишкам, что поднялись на службы и роспись которым лежит в приказной избе, вели ясак на се бя брать, для того, что оне будут службу тебе служить, пока назад не придут. К отписке сей служилый человек корм щик Гераська Цандин руку приложил. Нарта — чужая, легкая, с копыльями из оленьих рогов, стояла у крыльца, на кото ром сгрудились казаки. Олень, сунув мор ду в снег, густо дышал, косил на людей влажным глазом. Федька Кафтанов, вы пятив брюхо, цыкнул на расшумевшихся собачек, вслух пожалел: — Совсем маленькая баба. Косой ухмыльнулся: — Мышь копной не задавишь. Свешников остановился молча невдале ке. Бабу видел со спины: камлея с белыми и красными оторочками, по низу цветная полоска нашита зигзагом. На голове капор из лисьих лапок. Зачем баба?.. Вот ведь пугали писаных и Сенька Песок и Христофор Шохин, а она не испугалась, пришла,.. Позвал: — Лисай, подойди. Будешь толмачить. Оглянулся. Лисай, как завороженный, смотрел на женщину, на то, как, наклонив голову, си дит она на нартах. Даже задохнулся: — Эмэй! Мать! Мэ колдэк эмэй! Спросил, наверное, по обычаю — как пришла? Но баба не ответила, а Свешни ков и не хотел, чтобы они вдвоем говори ли. Вмешался: — Знает по-русски? — Знает. — Кто такая? — Фимка с ней жил. Шохин. — Имя есть? — Чудэ. Плечи женщины чуть вздрогнули __ ус лышала имя. Свешников негромко, хотел показать, кет в казаках зла, сказал: — Ты голову подними, эмэй. Ты не прячь лицо. Помедлила, но видно — поняла. Нехотя подняла голову. Лучше б не поднимала. Микуня ахнул, казаки сдержанно вздох нули Сперва показалось — углем, жирно, про вели черту по левой щеке. Знали, конечно писаные, У них, знали, лица разрисова ны, всё там кружочки да черточки по все му лицу. Но это был шрам, неправильно, неровно сросшийся. А еще оспины ис пещрили лоб, почему-то почти не тронув правую щеку, чистую, плотную, как зем ная губа — гриб. Мгновение смотрела на Свешникова, по том усмехнулась, прикрыла лицо капором: — Хадибонгэт кэльмэт? Казаки остолбенели. Голос женщины был чист, никак не вя зался со шрамом, с рябью оспин. Ожида ли всего: хрипеть начнет, скажет визгли во, а то так заскрипит, но нет — голос чист. Ровно ручей. Лес вверху шумит, ветер раскачивает его вершины; внизу, под деревьями, моет корни чистая вода, родничок звенит, пле щется, ни от чего не завися, — такой го лос. — Что она говорит? — Спрашивает, пришли откуда, — пе- ретолмачил Лисай. — Зачем ей знать? — Так хочет... — развел руками старик. — А сейчас?..
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2