Сибирские Огни № 006 - 1990

науку»,—сказал я, за что от конвоира получил прикладом в спину. А она, всплеснув ручками, воскликнула: «Я же этого не хотела!». Она «этого» не хотела, оказывается! А что хотела? Неужто не знала, что творила? Полноте!.. Я не разыскивал ее после войны, хотя, демобилизовавшись, несколько дней провел в Ленинграде, куда Вановская вернулась после эвакуации. Я знал, она работает в университете, и я часами гулял поблизости, стоял на набережной, размышлял. Может, все-таки зайти? А то, подождав после лекций, проводить: бывший ученик, бывший фронтовик хочет поговорить с любимой учитель­ ницей... Не зашел, не подождал. Побоялся, каюсь, дело давнее. Побоялся, что столк­ ну любимую учительницу с набережной или сброшу с какого-нибудь Невского моста. Или просто задушу —война научила меня убивать, три с половиной года практики... Совесть? Гуляя возле университета, я думал, если есть она, совесть, она должна съесть заживо мою любимую учительницу. О, как я был наивен! Я не знал, что именно это время было пиком судьбы Вановской. Она только что защитилась, второй раз по страстной любви вышла замуж, была счастлива. С совестью у нее было все в порядке, и она ее не за­ мучила: в начале пятидесятых годов ее съел рак. Умерла она молодой, все еще красивой, но прежде чем совершилась рас­ плата, в компании верных единомышленников она успела сделать еще немало черного. «В конце 1948 года я поступил на работу в Ленинградский университет,— пишет мне из Ленинграда Владислав Евгеньевич Холшевников.—Пригласил меня зав. кафедрой истории русской литературы Григорий Александрович Гу­ ковский, прекрасный человек и гениальный ученый; это не мой эпитет: так его назвал скупой на похвалы академик В. М. Жирмунский на вечере, посвящен­ ном его памяти после посмертной реабилитации... Г. А. поручил мне руководство педагогической практикой студентов на русском отделении филологического факультета. По делам практики я нередко встречался с зам. декана обаятельной Вановской. Забавляло меня, что она, такая идейная, защищала диссертацию о безыдейном Дюма-отце, но греха я в этом не видел, защита была, помнится, до борьбы с низкопоклонством перед буржуазным Западом и переименования французских булок в городские. А с конца 1949 г. началось избиение критиков и литературоведов-космопо- литов... Разоблачили и выгнали из университета Жирмунского, Азадовского, Эйхенбаума. Первый ушел в лингвистику, двое последних отделались инфарк­ том. Я помню это двухдневное, если память мне не изменила, заседание. До сих пор слышу трагическую интонацию наиболее тяжело пострадавшего Гуков­ ского, пытавшегося уверить своих обвинителей, что он патриот, воспитанный русской культурой (кстати, он первый доказывал, что русская литература XVI в. не подражательна, а оригинальна, и это было напечатано). Вскоре его аресто­ вали, а потом мы узнали, что он умер в тюрьме Большого Дома (сердце), объяв­ лен врагом народа; его книги и книги, в которых он упоминался хотя бы в сносках, изымались из библиотек. А потом заболела и умерла Вановская». Письмо В. Е. Холшевникова дается по просьбе автора с большими сокра­ щениями. Из Ленинградского университета я получил отклики на мою публи­ кацию и от других преподавателей, работавших вместе с Т. В. Вановской, с одинаковой, поразившей меня просьбой —не отдавать их в печать. Причина одна — опасение, как бы публикация не обернулась для них новыми бедами. Боже, думал я. Как же глубоко засел в душах наших страх, тот самый ле­ денящий души страх того режима! Неужто мы никогда его не вытравим и пе­ редадим в генах своим детям, внукам. «Это было страшное для Ленинграда время,—пишет один из авторов.— Только что прозвучало постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», зрело так , называемое «ленинградское! дело». Но это было ее время, Вановской. Она купалась в нем. Тогда профессура:-вся дрожала. Осужден профессор Гу-