Сибирские Огни № 006 - 1990

Я уже не однажды тогда слыхал, что'замышляются беседы, ознакомление С творче­ ством ряда товарищей на предмет выяснения, чем им можно творчески помочь, а если они перестали быть людьми творческими, перестали писать произведения, достойные эпохи,, то сделать из этого соответствующие организационные выводы. Мне было понят­ но, чем это пахнет, и я не однажды задумывался о том, что именно мне прочесть, предъ­ явить, если очередь дойдет и до меня. Не меньше нас с женой эта проблема мучила и наших друзей Гидаша и Агнессу, которые советовали мне написать какие-нибудь ясные, прямые стихи и по возможности быстрее опубликовать их в каком-нибудь журнале. Друзья наши усиленно пытались внушить Суркову, тогда редактору «Огонька», что меня следует напечатать. И надо сказать, что Алексей Александрович это и сделал, напеча­ тав в «Огоньке» стихи про Пабло Неруду и стихи про руку капитализма. Но сделал он это то ли несколько раньше, то ли несколько позднее того случая, о котором я, собственно, и хочу рассказать. И если сделал он это поздней, то не по своей, а, скорее, по моей вине, так как я не торопился и, несмотря на срочную необходимость, не мог все-таки писать стихи с заранее обдуманными намерениями. Не выходило. Писалось, как, впрочем, и всегда, то, что писалось. Встретился с Нерудой — написал о Неруде, заметил, что на­ следил ботинками на паркете, написал «След». И помню, как однажды декабрьским ут­ ром, написав внезапно пришедшее мне в голову стихотворение «Зима. Снежинка на рес­ нице...», я пошел почему-то в Гослитиздат к милейшей Александре Васильевне, редакто­ ру славянских литератур, прочел ей это, ни с чем несообразное, по понятиям того време­ ни, стихотворение и, выслушав вежливое одобрение, тут же позвонил Толе Кудрейко в «Огонек» («Хочешь новогодние стихи?»), Толя стихи записал, но напечатаны они, конеч­ но, не были, а Сурков, должно быть, еще раз назвал меня чудаком по меньшей мере. Но иначе поступать я не умел. И когда мне, наконец, предложили прочесть свои но­ вые произведения в небольшой аудитории узкому кругу лиц для того, чтобы в случае надобности получить соответствующую творческую помощь, я не мог блеснуть специаль­ но подготовленными для этого случая ясными, прямыми, как это называлось, стихами. Я просто взял кипу стихотворений, и мы с женой отобрали те, которые нам больше по­ нравились. Раз славословий нет, значит, нет, решили мы, и, следовательно, надо будет читать то, что есть, самое лучшее. Прежде всего, конечно, «Мороз был сорок...» Это я помню прекрасно потому, что в ту или в предыдущую зиму действительно стояли моро­ зы, такие, что человеческие дыхания вылетали из недр метро, как из вулканов. Было включено и стихотворение о Неруде, напечатанное либо еще не напечатанное в «Огонь­ ке». И, конечно, был «След». До сих пор я сомневался, был ли «След» в числе прочих стихотворений, отобранных для чтения в узком кругу лиц, но теперь, когда я нашел эту бумажку, этот листок из блокнота, на котором, слушая тогда, что говорят присутствую­ щие, я делал карандашную запись,—теперь я могу сказать твердо —там был «След». И еще несколько стихотворений. Войдя в зал клуба, я прежде всего заметил смущенное лицо тогдашнего предводи­ теля поэтов, добрейшего Степана Щипачева. Невесело улыбаясь, он предложил мне за­ нять место за столом. Стол был большой, длинный, за ним и сидел на председательском месте Щипачев, и мне помнится, что никто не виделся за ним больше, разве только сте­ нографистка, а может быть, и ее не было. Остальные присутствующие, из которых я за­ помнил только Веру Инбер, Маргариту Алигер и Долматовского, сидели на стульях у стены, в стороне от стола. Таким образом, за столом сначала уселись мы двое: Щипачев и я, визави, глядя друг на друга через всю, как мне показалось, громадную продолго­ ватость стола. Это выглядело довольно дико, двое за огромным пустынным столом, на разных концах. И тут, как бы заметив странность всего этого (может быть, мне так ка­ жется, я очень смутно вспоминаю и могу ошибаться, но вспоминается мне именно так), как бы заметив странность, дикость, фантасмагоричность всего этого, В. Инбер подсела к Щипачеву, а ко мне, то есть не ко мне, а на место, почти на равном расстоянии между Щипачевым, Инбер и мной, сбоку, уселся Александр Жаров. И я, не откладывая дело в долгий ящик и стремясь предупредить какие-либо всту­ пительные разговоры, начал читать стихи. Я прочел одно за другим шесть или семь сти­ хотворений, вскидывая голову лишь для того, чтоб следить за выражением лиц моих слушателей. И заметил почти сразу, как на бледном лице Степана Щипачева улыбка сначала исчезла вовсе, сменившись на выражение глубокого внимания, а затем эта улыбка появилась снова, превратившись из напряженной в благосклонную, довольную, удовлетворенную, я не знаю, как это определить точнее, но Степан, я видел это, буд- 172