Сибирские Огни № 006 - 1990
не Лавут, а председатель областной комиссии Карцев либо не он, а кто-нибудь еще, но мне мысленно рисуется именно Лавут, благостно улыбающийся в окружении пяти десят ков будущих Маяковских в стихах и прозе. Я, приглашенный на это совещание из Омска, был поселен в одном гостиничном но мере с Овечкиным, с которым мы сразу и поссорились. Он дал мне прочесть свою малю сенькую книжечку, почти брошюру, я сразу прочел,—я умею читать быстро,—и похва лил, за что он на меня рассердился. «Как это ты можешь так быстро прочесть и оце нить!» — негодующе сказал он. «Могу,—ответил я.—А, впрочем, если ты недоволен моей оценкой, иди к черту!» В той гостинице обитали, также в одном номере, Саша Миронов, приглашенный тог да из Архангельска и ходивший в морской форме смоленец Фиксин. Саша Миронов, про славившийся своей коллекцией коктебельских камней, живет теперь в Минске, а Фиксин долгие годы жил и недавно умер в городе Фрунзе. Был Рыленков. Была Ольга Маркова из Свердловска и Георгий Марков из Иркутска. Был Смердов из Новосибирска и еще какие-то молодые и немолодые люди из разных городов, я и тогда хорошенько не пони мал, а теперь и вовсе забыл, кто они такие, но Андрея я приметил сразу, как, впрочем, и он меня. «Лёня,—сказал он без околичностей,—я представитель Иркутска, а ты Омска, тогда надо для порядка. Нам с тобой подарена вторая молодость, милый мой друг, мо лодой с бородой». Про бороду он сказал так, для красного словца, я всегда брился. Но я понял, что он хочет сказать. В отличие от меня, не знавшего про него почти ничего, он хорошо знал всю мою историю, все мои публикации: московские, сибирские, архангельские и воло годские; он понимал, как был сложен путь, приведший меня из Сибири в двадцатых го дах в Москву, а затем уведший через русский Север снова в Сибирь и снова в Москву приведший. «Ты и я скоро будем здесь, как следует!» —сказал он. Он поведал мне о своих дальневосточных журналистских скитаниях, рассказывал о Петропавловске-на- Камчатке, о Владивостоке и подарил мне «Аквамариновую реку», книжку, которая должна была утвердить его в новом писательском качестве. Быстро просмотрев эту зелененькую тоненькую книжку, я сообразил, что ему будет не легко соперничать с матерыми бытописателями старины и новизны сибирской. Но наивна была не его нехитрая повесть, а я. Он утвердился на новых позициях гораздо раньше меня и перед войной, когда я был восстановлен во всех своих литературных пра вах, но еще только в периферийных масштабах, чтоб лишь затем по всем правилам бю рократической субординации подняться выше; Андрей же вместе со своей женой, тогда правдисткой, Еленой обитал уже в цековском доме на Дорогомиловском шоссе. А нас с женой война застала в Омске, Причем я, тогда уже автор восхваленной на всякие лады и в центре, и в провинции книги поэм, печатавший статьи и стихи в газетах и журналах, оказался в начале войны с введением карточек, пайков и т. д. в странном положении, в положении неприкрепленного, формально не принадлежавшего ни к ка кой организации человека. И организатор ОРНАЛИСа, то есть местного центра, объеди няющего работников науки и искусств, эвакуированный из Москвы профессор-генетик Борис Михайлович Завадовский оказался в трудном положении, не зная, на каких осно ваниях включить меня в списки пользователей всякими благами земными. Я даже и в издательстве был внештатным. И Борис Михайлович, растерянно глядя близорукими гла зами, выдал мне для начала мешок картошки из собственных запасов. Вот тогда-то, на второй год войны, и проявил свою дружескую помощь Андрюша. Этот вчерашний иркутянин стал к тому времени очень близок к руководству. Это он форсировал мой прием в Союз советских писателей. То есть воздействовал на Фадеева и ускорил всю процедуру, помог мне незамедлительно получить телеграфное извещение о благоприятном решении. Он потом рассказывал мне, как все это было, что говорил в мою пользу Гладков и что говорили другие... В общем, все это принесло облегчение не только мне с женой, но и профессору Завадовскому, которому больше не пришлось объ ясняться на мой счет с равнодушной Шурочкой из Горторга. И, оставив жене всякие ли теры и карточки, я устремился на законных правах в затемненную и аэростатозаграж денную Москву. Ясно, что прежде всего я встретился здесь с Андреем. Он потащил ме ня сейчас же в клуб писателей, где, кстати, можно было бескарточно питаться водкой и мороженым. Андрей наивно хвалился своей, как он говорил, переведенной на все языки брошюрой «Тоня-партизанка» и торопил меня сдать в «Советский писатель» книгу сти хов, что я и сделал. Это была книга, вышедшая в 1945 году под названием «Лукоморье», но только она содержала еще поэму «Стена», первый вариант которой я напечатал не задолго перед тем в Омске, под заглавием «Ты знаешь, что значит загнать за Можай?»
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2