Сибирские Огни № 006 - 1990

игра — важная тема в романе. Сложные комбинации критики, снятий, повыше­ ний и пр., дальновидно рассчитываемые Вагановым, подчиняются логике карточ­ ной игры, а не жизни. Образ действи­ тельности у Липатова и упрощен, и ус­ ложнен. Вытягивается из чего-то цельно­ го одна характеристика, один порядок («карьерист», например, применительно к Ваганову) и усложняется предельно. Примеры не вычисляются, как у Кур- чаткина, а нагнетаются. В любом случае вперед самого эпизода забегает смысл, который он призван нести. И только когда вместо декларации «работает» взаимодействие, как бы само­ произвольное проявление внутреннего мира героев, только тогда логика не за­ слоняет образ. На таких взаимодействи­ ях построена повесть Головина «Чужая сторона». Главный герой, Чашкин, до­ бираясь из своей таежной глухомани в Подмосковье на похороны матери, отста­ ет от самолета, лишается денег и доби­ рается до места пешком и на попутках, кого только не встречая на своем пути: хулиганов-подростков, журналиста-прав- доискателя, милиционеров, ворюг, самый разный шоферский народ, хиппи, чинов­ ников и пр. и пр. Избранная автором «цельнометаллическая» фабула, как представляется, соответствует его замыс­ лу прежде всего потому, что держит текст, позволяя вбирать в него сколь угодно много лиц и происшествий. Неко­ торая искусственность такого построения освободила автора от многих проблем, он сразу и определенно подчеркнул тем са­ мым, что для него главное — психологи­ ческая деталь. «Чашкин послушно примолк. Перепады Юркиного настроения повергали его в робость. Не то, чтобы он боялся, что тот недовезет его до места, ссадит (хотя, ко­ нечно, и этого боялся). Чашкин боялся — не смейтесь — нечаянно нарушить в Юрке то состояние благородного состра­ дания, в которое он его нечаянно вверг и которое ужасно того красило. Сам того не сознавая, Чашкин боялся разочароваться в Юрке». Предмет внимания Головина, что на­ зывается, маленький человек. Общество как бы получает тест на гуманизм. Од­ нозначно не выдерживают его официаль­ ные структуры. Чего стоят хотя бы за­ ступившие Чашкину дорогу государст­ венные похороны, из-за которых был за­ крыт въезд в столицу! Другие маленькие люди — разные, и это, конечно, баналь­ ность. Но автор не боится ее, не боится почти что строго арифметически (чет-не­ чет) чередовать встречных людей так, чтобы за хорошим, помогшим герою че­ ловеком следовал плохой, отказавший. Он не доказывает нам, что чиновничест­ во бездушно, а воспетый в песнях совет­ ский человек — это одновременно и правда, и неправда, идеологическое кли­ ше. Для Головина это не составляет во­ проса, и иллюстрировать эту проблему он и не собирался. Ему важен свой ге­ рой — тот человек, которого он пони­ мает, за которым, поставив его в не­ простую, но вполне жизненную ситуа­ цию, он следит с душевным замирани­ ем, боясь неосторожного движения своего пера, которое авторски все­ властно. Именно угадывает, чувст­ вует своего Ивана Чашкина автор, как уже было сказано выше. Петр Горяев из повести Курчаткина и Никита Ваганов из романа Липатова, взя­ тые на протяжении многих лет, оказы­ ваются удивительно равны сами себе. Чашкин за три дня много раз менялся, кое-когда и сам этому удивляясь. Отку­ да-то берутся в нем то стариковский тон, то неподобающая вроде прыть, то слеза навернется, то с губ соскочит брань, то молитва. Первые двое по воле своих создателей не думают, как Чашкин, о ве­ щах «посторонних»: это только ему слу­ чается и задаться вдруг философским вопросом, и остро сопереживать двум детдомовским мальчишкам, и еще, и еще. Ясно, что при всей непохожести меж со­ бой трех центральных персонажей, срав­ нение возможно, и сравнение это гово­ рит еще и о разной силе и правде худо­ жественного воплощения, свойственной трем названным здесь авторам. Это, ко­ нечно, не единственный предмет для раз­ говора в связи с данными тремя их про­ изведениями, но это на сегодня — раз­ говор о главном. Сегодня и всегда, как бы это громко ни прозвучало.