Сибирские Огни № 006 - 1990

в нос. У Хмызина была уже рассечена губа, теперь кровь потекла из носа. Обе­ зумевший Хмызин вновь ринулся на про­ тивника и на этот раз сумел-таки про­ рваться сквозь его кулаки, обхватить Ор- шева руками и повалить его на пол. Хмызин оказался сверху, он вцепился в волосы Оршева и начал бить его затыл­ ком о пол, у Оршева от боли полились слезы, он вырвался из-под Хмызина, молотя кулаками по его бокам. Все молча смотрели. Наконец Оршев, пере­ пачканный кровью Хмызина, излов­ чился схватить противника за горло. Хмызин захрипел и укусил руку Орше­ ва. Оршев сгреб другой рукой ухо Хмызина и принялся отрывать его. Хмызин закричал и выпустил волосы Оршева, но Оршев продолжал откручи­ вать ухо, и Хмызин был вынужден сползти с него...» (О. Ермаков. Благопо­ лучное возвращение. «Новый мир», 1989, № 8). Конечно, цитата выбрана не без умыс­ ла, но и по любой другой тоже трудно бы­ ло бы увидеть, в чем достоинства этого рассказа. Впрочем: место действия — Афганистан«. Вывод о дефиците прозы, возвышаю­ щейся над идеологическим или инфор­ мационным обслуживанием, я бы допол­ нил: в явном дефиците также стремле­ ние либо умение прочитать литератур­ ный текст подобающим образом. В нашей сегодняшней ситуации (такой, казалось бы, выгодной: давление бюро­ кратии на творчество ослабляется, воз­ действие рынка еще невелико) литера­ тура по большей части все еще повод для обсуждения вопросов социальных. О литературе как о явлении самоценном говорится пока мало (раньше было не надо, сейчас — не пришло время). Пони­ маешь В. Камянова, который забвение животворящих, природных для литера­ туры свойств объявляет вопросом эколо­ гий культуры. Тут надо учитывать, что экология в конце двадцатого столетия понимается уже как наука о выжива­ нии. Это, в конце концов, вопрос сохра­ нения нашей духовности... «Доктор Живаго», «Дети Арбата», «Все впереди», «Жизнь и судьба», «Мужики и бабы», «Белые одежды» — вот какие наз­ вания чаще других мелькали в литера­ турно-критических статьях последнего времени. Из части этих романов изна­ чально выпирает «голая» идея, другие же произведения наши критики, имея перед глазами все же достаточно слож­ ный, «высокоорганизованный» текст, упрямо трактуют как произведения пре­ жде всего политические, низводя тем са­ мым на уровень первых. Потому-то и встали они в один ряд. И выхода из это­ го круга нет. Даже демонстративно от­ влеченная от идейной направленности оценка все равно соскользнет в контекст журнальной междоусобицы и прозвучит соответственно. Тем более, что уже неод­ нократно приходилось слышать выска­ занные в небрежно-снисходительном то­ не именно эстетические приговоры тому или иному громкому роману, которые были тем не мёнее лишь псевдонимом политического, и отнюдь не сдержанного, не снисходительного приговора. В этих условиях и довольно сильная ветвь прозы, рожденная прежде всего желанием отгородиться от действия идей- но-тематико-морального рентгена,— да­ же она все равно не может остаться в стороне. Ибо эстетическая сложность, не­ зависимость, приватность, литератур­ ность, наконец, просто необычность, свойственные этой группе авторов, у нас просто и «в лучших традициях» могут быть сведены к идеологическим коорди­ натам. Например, Д. Урнов, говоря о них, демонстрирует прямо-таки классику классового подхода (простите за калам­ бур). «Блудные дети нашей высшей бю­ рократии...», «...Поносители тех самых условий, которые их же и породили. Бу­ квально — отпрыски коррупции...». Намек прозрачен: такое могут писать только заевшиеся барчуки. На память, конечно же, сразу приходит ортодоксаль­ ная марксистская оценка большинства литературных течений начала века как тупика, в который не могла не попасть уходящая с политической сцены буржу­ азия. Не будем напоминать те имена, что подарили русской культуре эти «декаден­ ты»,— потому что это может прозвучать преждевременным авансом сегодняшним авторам «другой» литературы,— но под­ черкнем их право не «голосоваться спис­ ком». Это разные писатели, и сами они меньше всего, вероятно, хотели бы прев­ ратиться в «когорту» союзников либо противников того или иного «лагеря». Но все эти соображения пересиливает логи­ ка, а точнее — инерция «борьбы». Именно поэтому хочется обратить свой взгляд на три не очень громких публи­ кации прозы в прошедшем году. Конеч­ но, и они не раз будут включены в кон­ текст той или иной «идейной» статьи (часто вспоминается из тургеневской «Нови» ироническое: повести с направле­ нием). Но все же интенсивного обмена ударами вокруг них не возникнет — по многим причинам. И значит, можно спо­ койно попытаться в них разобраться, тем более, все они принадлежат перу писате­ лей незаурядных.. Итак, «Лев на лужайке» Виля Липато­ ва («Знамя», 1989, №№ 4—5), «Веснян­ ка» Анатолия Курчаткина («Октябрь», 1989, № 9), «Чужая сторона» Геннадия Головина («Юность», 1989, №№ 9—10). Начну с того, что в них говорится о жизни российской провинции. Дело не только в том, что — как «матерьял» —во­ шел в тексты этих авторов их личный опыт жизни вдалеке от столиц. Каждый из них безусловно стремился к некото­ рой обобщенности, чтобы поддавались распространению на неопределенное мно­ жество адресов описываемые герои и уклад жизни. «Возьмем к примеру...» — такой зачин угадывается в логике этих вещей. Липатовский Сибирск, неназываемый областной центр А. Курчаткина, далекий заводской поселок и Подмосковье в пове­ сти Г. Головина, принципиально важно, что населенные пункты не имеют имени