Сибирские Огни № 005 - 1990
быть, и украшает, но красить не всегда умеет. Людмила все это пре красно понимала и знала, что, уйди она в декрет, мастерица, да что мастерица, и прораб, и начальник участка почувствовали бы себя очень кисло. «И каких бы только слов не напридумывали, и чего бы только не обещали. Даже квартиру бы пообещали, только не рожай»,— думала Людмила, и злорадство ее переходило в глухое, безнадежное бешенство. Но бывали времена, это случалось бессонными ночами, когда Людмила, думая о ляльке, начинала почти осязать теплое, малень кое, беспомощное тельце, начинала чувствовать его теплый парной запах, и кончики ее пальцев слышали, как терпеливо-тревожно сту чит его сердце. «Какой нетерпеливый, — мысленно упрекала его Людмила, и ласковая нежность разливалась по всему ее телу, и она не отличала, грезит она или все это происходит наяву. И вдруг ее охватывала тревога, и всю свою жизнь она воспринимала так резко и отчетливо, что начинало резать глаза и ломить виски. И она ясно представляла, через какие горести и унижения ей предстояло пройти, задумай она сейчас завести ребенка. Но еще страшней и горестней ей становилось, когда она думала о судьбе этой, слава богу, неродив- шейся ляльки. Приходилось ей делать накат в специальной школе-интернате, и она до сих пор видела этих ребятишек, с глазами больных зверены шей. Тогда Людмила еле доработала до аванса и запила не на шутку. А когда... через три дня, вышла на работу, опухшая и виноватая, она все же нашла в себе силы, чтобы заявить: — Куда угодно, только не туда, пусть там малюет тот, кто их наделал. Или начальство пусть там марафет наводит, ему полезно, а я туда больше ни ногой... Ее больше не посылали на интернат, но он еще долго мучил ее совесть, и откуда-то, из самых глубин детства, выплывали стишки: «Не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку». И делалось страшно. Ну какая там из нее мстительница, еще неизвестно, когда она может родить, да и родит ли вообще. «Но ведь не должно так быть, не должно»,— твердила по ночам Людмила, кусая губы и уставившись напряженным сухим взглядом в потолок, словно ожидая, что настанет момент, и с потолка сойдет некто и все ей объ яснит и успокоит. Но потолок всегда лишь неясно белел в ночном мраке или вздрагивал вместе с окнами от идущего на посадку самолета, или отзывался на ее ночные тревоги и думы дробным, бесшабашным топотом веселых молодых ног. В такие моменты Людмила начинала думать, что в своем одино честве, в своей нескладной судьбе виновата лишь она сама. Плохо планировала свою жизнь, не думала о будущем, жила без хитрости и без дальней мысли. Податлива была под ласковой рукой, кого-то обнимала, кого-то согревала и надеялась, что все придет однажды само собой, но не пришло... Людмила посмотрелась в зеркало и осталась собой недовольна, хотела с досады снова брякнуться на незаправленную постель, но тут взгляд ее упал на небрежно брошенную открытку. Вновь прочитала старательно выведенные слова, смешную подпись и так ясно пред ставила себе одиночество и глубокую тоску этого неприкаянного, никем не обогретого человека, что тут же забыла о своих горестях. Ей стало жаль Степана. Много раз ее обманывали и предавали, но, видно, женское, ма теринское начало пересиливало в ней все остальное, и она каждый раз, казалось, еще з большей готовностью и надеждой начинала ве рить в свр^0счаст^е. д,
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2