Сибирские Огни № 005 - 1990
которую, как вам кажется, и взглянуть-то никто не может, уведет у вас из-под носа красавца-парня, какого-нибудь десантника. Как? А очень просто. За пузырек, за бутылку водки. Если что, она и на коньяк не пожалеет. А после коньяка, она уверена, он штурмом сможет взять любую крепость. Для десантников, поди, это привычно, дело нехитрое. Но оттого, что это действительно было совсем нехитрым и обы денным делом, что-то начинало противиться в ней. Она это даже не очень осознавала, но месть ее разрасталась и приобретала фанта стические очертания. Она испытывала угрюмое злорадство оттого, что за бутылку, всего за бутылку, легко может взять и красоту, и силу, и молодость, и, может быть, чистоту. Но это будет только началом ее мести. Она хорошо знает, как по утрам стыдливо глядят в пол, как суетливо собираются и односложно, подавляя раздражение, отвечают, а потом старательно избегают случайных встреч, стремят ся не узнать и вообще забыть, изгладить из памяти. Но нет, она ему не позволит такой роскоши. Она обязательно его подстережет и сообщит, что беременна, пусть помучается, если он не совсем пенек. Но и это еще не все. Потом, когда пацан подрастает, она неза метно подведет его к папеньке, любителю выпить на дармовщину, а он в тот момент будет прогуливаться с молодой женой, и пацан дернет десантника за штаны и скажет: «Папа!» Вот будет смеху. А до того, как это все произойдет, она вдоволь позлит свое начальство. Вечно она на побегушках, вечно крайняя. Людка — ту да, Людмила — сюда. То нужному человеку надо кабинет до потол ка покрасить маслом, то в рабочее время чью-то квартиру подмале вать. Людмила не вникает во все эти игры, лишь бы платили. На «хитрых» объектах обычно закрывают лучше и про совесть, слава богу, не вспоминают. Начальство Людмила не любит, не доверяет ему. И если есть возможность как-то это начальство перехитрить, обмухлевать, она всегда это делает с большим удовольствием, уве ренная, что и начальство делает то же самое. А иначе зачем бы ему надо было экономить заработную плату. «Неплохо устроились,— думала она,— я заработала, а они сэкономили и премию получили». Людмила редко болела, но все же, когда это случалось, она ^ с осо бенным удовлетворением предъявляла больничный лист, ей каза лось, что в эти минуты она возвращает себе хоть маленькую толику того что у нее отнимают постоянно. Начальство было всегда недо вольно больничными, и это утверждало Людмилу в ее мысли. Она представляла, как вытянется физиономия у их мастерицы, когда Людмила объявит, что уходит в декретный отпуск. Она даже за икаться начнет: «С-с-ума посходили бабы. В двадцать лет девки старыми девами считаются, а у нас в сорок лет никак угомониться не могут. И куда ты теперь с ним, без мужика, без жилплощади? Нет, если ума нет, своего не дашь». У мастера их участка, Валенти ны Викторовны, ума палата. У нее все есть: и мужик, и жилпло щадь, и дети устроены, и пенсия будет сто тридцать, потому что, как она говорит, по жизни козлом не скакала, а знала свое место и уме ла ждать. Она любит часто повторять эти слова, но злые бабьи язы ки их переиначили: знала, кому дать, и умела взять. Людмиле, конечно, чихать на Валентинины моральные устои: ну умела так умела. Впрочем, их мастерице тоже безразлично: задумала Людми ла рожать в тридцать или там в сорок. Да ей — хоть в шестьдесят, но все дело в том, что Людмила так малярит, как, может быть, ни кто не только в их управлении, но и во всем городе. На доску Почета Людмила не годилась, потому как не была постоянно морально устойчивой, но как рабсила еще была незаменима, добрая была раб сила, и хоть могла и выпить не вовремя и лишнего болтануть на со брании, но только ее можно было с уверенностью послать на объекты «особой» важности, потому как нравственный облик — он, может 28
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2