Сибирские Огни № 004 - 1990

зываемые права и свободы. Бумагу вам, органы? А шиш с маслом не угодно ли, господа хорошие?! Не для того совершалась трудовыми массами революция, чтобы завоеваниями ее воспользовались разные элементы сомнительного толка. «Что надо делать? — вопрошал ко­ рифей и отвечал сам себе: — Перекрыть все щели и лазейки, а с вы­ лезших на свет срывать все и всяческие маски и голеньких ставить к стенке гласности и перестройки!» Председательствующий зааплодировал первым, его поддержал президиум, правда, не весь — Вятич не хлопал: разговаривал с со­ седом, но зал безмолвствовал. В зале стояла тишина, и вдруг из зад­ них рядов тоненький женский голос: «Позор! Как не стыдно?!» Сра­ зу в двух местах засвистели — мужской свист, женщине так не свистнуть: «Долой с трибуны!» Плюрализм... Шел второй год перестройки, все было внове, де­ мократия наша была еще девочка... — Позор! Долой черную сотню! Корифей с лицом сытого тигра сбился, остановившись на полу­ слове. Обернулся к председательствующему за поддержкой и, не получив ее, что-то еще говорил, но беззвучно, губы шевелились, а зву­ ка не было. И вдруг начал пятиться, отступать, отступал, однако, не поворачиваясь спиной, сел, и было слышно, как тяжко простонал под ним стул. Но нашелся-таки председательствующий Бывший Рыжий: он вытащил на сцену маленького вьетнамца, и братец-вьетнамец высо­ ким, почти детским голоском несколько минут говорил без перевода. Голосок его звучал, как пастуший рожок, а когда перевели, оказа­ лось, что маленький оратор сильно благодарил великого друга за то, что великий друг пригласил его на столь грандиозную ассамблею. Молодец, братец-вьетнамец, выручил, и все снова пошло размерен­ но, благопристойно. Появился на трибуне хорошо причесанный ора­ тор, бывший мой земляк, бывший алкоголик, теперь москвич и на полной «завязи». В свое время мы с ним были хорошо знакомы, но земляк мой давно сменил Сибирь на Москву, старую жену на новую, литературу — на трибуну, вольный хлеб профессионала — на надеж­ ную пайку вечного зама — классический путь современного литера­ турного де Растиньяка. Говорил он о своей вечной боли — о родной Сибири, впавшей в постыдное положение сырьевого придатка ве­ домств, рассказал об Арале, о Байкале, о проблемах Большеземель­ ной тундры, где влачат жалкое существование коренные жители, за­ бывающие родной язык. Сибирь — конек бывшего моего земляка, сколько лет рассказы­ вает со всех трибун о своей родной речке, где вода была, как слеза, а теперь не клюет даже пескарь, об алтайском кедре, изведенном на карандаши. Говорит всем известное, но сам волнуется, волнуются и слушатели, всем хочется вскочить и бежать в Большеземельную тундру учить коренных жителей родному языку! Беспокоила оратора судьба белых медведей, в печени которых найден ДДТ, а также то, что соловьи на Курщине стали петь хуже: вместо семнадцати колен — всего семь, а от нитратов выродились зайцы-русаки и стали пегие... Пока длился этот треск, к сцене проводили старичка с палкой, сухого, остроносого. Вела его молодая, очень красивая прислужница при президиуме, которая, как я заметил, дважды в день меняла платья. Старичок после каждого преодоленного отрезка пути останавли­ вался и, зависая на прислужнице, хватал ртом воздух, потом делал новый штурм пространства. Де Растиньяка никто уже не слушал, зал, затаив дыхание, следил за передвижениями старичка: дойдет или не дойдет? Упадет или все же доберется до трибуны старый боец? Все благополучно вздохнули, когда старичок, преодолев сту­ пеньку за ступенькой, поднялся на сцену, замер, отдыхая.2 2 Сибирские огни № 4