Сибирские Огни № 004 - 1990

даже происхождения, и если сейчас принято гордиться мужицкими корнями, то Романтик посмеивается: я никогда не видел, как отпаи­ вают бычков, а телячьи отбивные обожаю. Что-то барственное, столичное есть в его манере: заехать вот так за друзьями, чтобы пригласить поужинать в другой город, пото­ му что в тамошнем ресторане подают свежую корюшку и играет хэ- ви метал. Против хэви метала не устоял и я: в кои-то веки услышишь жи­ вой оркестр, живя в деревне зиму и лето? Да еще корюшка только что из синего моря!.. Сели, поехали. Уже в машине Романтик познакомил нас с квадратным улыбчивым человеком, тоже коллегой нашим, северя­ нином из Мурманска, и, вырулив на проезжую часть, сказал: — Можно курить, можно распивать напитки — все в моей «Ниве» разрешается. Не разрешается ныть, злословить, сплетничать, рассказывать срамные анекдоты, говорить плохо о женщинах. О трудном военном детстве так же, как и о жене нового президента, не желательно, но приз получит тот, кто скажет о любви что-то новое. Заметили, какой цвет моей машины? Розовый — цвет любви и на­ дежды, жизнь прекрасна и удивительна — вот моя декларация, моя жизненная позиция на оставшиеся годы. В шутливой декларации своей, надо сказать, был весь Роман­ тик, сумевший сделать себе имя произведениями светлыми, написан­ ными чистым русским языком, без матерных ради русопятого «колорита» пословиц, без жуткой экзотики с окровавленными топо­ рами, без политизированных старух-моралисток. У него вечная вес­ на, цветут саранки, на кончиках лепестков висит роса, ревет в горах изюбрь, по мокрой траве бежит влюбленная девчонка... Слушая нашего друга, мы любовались его статной фигурой за рулем, нам нравилась его декларация, и, увозимые хлебать уху из свежей корюшки, мы безоговорочно соглашались, что жизнь, конеч­ но же, прекрасна и удивительна! А за окнами машины тек и тек мимо нас нескончаемый город, это был Ленинград, но совершенно не знакомый мне. Просторные бульвары, дубово-липовые аллеи, невысо­ кие, каждый на свое лицо дома, утопающие в зелени. Окраина... Не новая, старая, старинная, веяло от нее чем-то истинно петербург­ ским, загородным, пушкинским. — Вот здесь я остался бы жить,— сказал Северянин,— восхи­ щенно провожавший глазами не по-городскому тихие нарядные улицы. — Тут проходила линия обороны,— сказал Романтик.— Три года шли бои. Зеленеют лужайки, девочка играет с собакой, на скамейке чита­ ет под зонтиком книгу девушка в лиловом, кажется, нам навстречу покатит сейчас коляска: Герман спешит за тайной пиковой дамы... Осины по опушкам уже полыхают, кружится над крышами стая скворцов. Неужто в такой же вот ласковый день золотой осени ревела и здесь война, вколачивая в землю батальоны, полки, дивизии? Баталь­ оны, дивизии — это придумали военные, а были это не роты и ба­ тальоны, а живые люди, которые не хотели умирать, не хотели воевать, но война сгоняла их сюда и убивала, рвала на куски, топта­ ла, стервенея от собственной алчности. — Тут кругом болота,— говорил Романтик.— Многие тонули, ослабевшие, раненые. После войны местные жители баграми вытас­ кивали из трясины трупы, донашивали сапоги, офицерские френчи. В болоте обмундирование хорошо сохраняется. — У нас по лесотундрам были тоже бои,— сказал Северянин.— Я однажды собирал морошку, часы нашел, кировские, довоенные, комбатовские. Вместе с рукой. Рука, на ней браслетка никелевая.