Сибирские Огни № 004 - 1990

— Конечно, знаю. Ты шагнул навстречу своей любви, как в кос­ тер, она, презрев гнев жестоких родителей, убежала из дома, вы об­ венчались, у вас два сына, вы ждете девочку, будет еще и мальчик. — Нет, финал не тот, ты ошибся, добрый человек. Не обвенчал­ ся я, а расписался. И не с той, которую любил, а с той, которая «дралась» за меня на бюро и которая дерется за меня до сих пор... Я смотрел на молодых и попытался представить себя на месте жениха с цветком в кармашке. Очень хотелось поверить, что это ради меня горят люстры, сияет позолота алтарных врат и дьякон раскатистым речитативом желает мне счастья на всю последующую жизнь. Попытался — и не смог, ничего у меня не получалось. Не было у меня такого праздника с моим секретарь-министром, мы с ней «расписывались» в длинном с проваленной крышей бараке, в котором помещался также и народный суд с КПЗ и вольером для сыскных собак. Когда мы уже мужем и женой выходили из загса, из другого конца барака под лай овчарок выводили к «воронку» наголо остриженных парнишек, получивших срок. Мой секретарь-министр, несмотря на свой атеизм, вздохнет ино­ гда: все венчанные, а мы с тобой... В голосе ее слышится горечь, и я начинаю уверять, что однажды посажу ее в ковровую кошевку, запряженную тройкой, укутаю в тулуп и повезу куда-нибудь в даль­ нее село, где есть действующая церковь, попрошу обвенчать нас, дабы мы тоже предстали перед Всевышним венчанными, а не «рас­ писанными». И это будет скоро, обещаю я, и она кому угодно может с гордостью похвастать: я венчанная! Обряд заканчивался, что-то сказал священник, невеста подняла к жениху свое юное лицо, видимо, для поцелуя, хор на клиросе за­ звучал светло, торжественно. «Смотри!» — шепотом сказал Вятич. В левом притворе перед об­ разом Казанской стояла невысокая женщина в скромном костюмчи­ ке в талию. Она смотрела на образ и молчала. Не крестилась, не пла­ кала— окаменела, глаза жадно устремлены на икону: «Пощади! Пожалей!» Глаза распахнуты, губы по-детски припухли, но ни сле­ зинки, ни вздоха горестного. Одинокая, жалкая, маленькая женщи­ на... Пение на клиросе смолкло, шафера провели мимо молодых, вслед за толпой мы тоже направились к выходу. — Приходила искать утешения,— заговорил Вятич.— У кою? У нарисованной на стене женщины. Муж пьет, дочь не слушает, сына посадили, одна во всем свете! Огромная государственная машина: суды, прокуроры, адвокаты, газеты, советы, а посоветовать впавшей в беду женщине некому. Пришла в Дом божий, к Богородице: спаси, обереги. Дом божий с его славословием любви к ближнему осмеян, а что взамен? Женсоветы с курящей председательшей?.. И парадокс вселенский: поругание именем своим оправдал величайший гуманист всех времен и народов —и во имя чего? Во имя тщеславия сует­ ного... Молодой мой коллега — максималист, я это знаю, тем не менее речи его смущают меня. Лишь ханжество и торгашество видел Толстой во всех службах и действах, во всех обрядах церковных, а у матери моей, Марфы Никифоровны, если и случались праздники, то праздники эти были — вечерня, заутреня, всенощная. Выжить, не сломиться, когда вся наша семья тянула свои сроки по тюрьмам и лагерям, помогла ей вера. Годы и годы одна-одинешенька, и лишь Богородица, тоже ведь мать-страдалица, дарила ей силу и крепость духа. И ведь достало тех сил: сама не сломилась, и нас всех после лагерей поставила на ноги, выучила, переженила, а потом еще годы и годы воспитывала внуков, правнуков... Куда бы судьба ни заносила нас, первым делом мама моя, Мар­ фа Никифоровна, начинала искать церковь и, будь храм хоть за сто верст, собиралась и ехала или шла пешком. Возвращалась обновлен-