Сибирские Огни № 004 - 1990

бусы и пиратов я не сказал, проглотив обиду, поднялся и ушел. Ни­ кто меня не провожал, про меня забыли, я едва нашел свое пальто. Какая-то девчушка, тощая, угреватая, сунув мне букетик, пролепе­ тала какие-то слова, убежала. — Букетик — это красиво, — попытался я утешить босса. — Небольшой рассказ под трогательным названием «Букет подснежни­ ков», как ты думаешь? А в финале лирический герой погибает на дуэли с полковником Мартыновым-Дантесом. — Нет! — зарычал Вятич. — Лирический герой не погибает. Он продырявливает фуражку полковнику! Так-то: пуля — дура! штык — молодец! Мы расхохотались: вот как актуален оказался Александр Ва­ сильевич в наши дни. Штык-молодец, он в каждом из нас, в каждой душе русской... — Ты куда сейчас? — спросил меня Вятич. — Я на кладбище. Есть у меня тут, на Лазаревском, любимая могила, но она тайна моя. Вятичу нужно остаться одному, догадываюсь я, и говорю, что у меня тоже есть на Лазаревском любимая могила. Условившись встретиться через час, мы расходимся в разные стороны кладбища. Узкие дорожки извиваются между могил, чугунные кружева оградок берегут мрамор надгробий — черный, серо-жемчужный, ро­ зовый, белый, на нем выбито имя усопшего, даты рождения, смерти, иногда стишок немудрящий... Должно быть, и родственники забыли дорогу к могиле, но мрамор нетленный все еще хранит имя безвест­ ное. Лет десять назад я побывал на родине, попросил земляков пока­ зать дорогу на кладбище. Захотелось увидеть крестик со своей фа­ милией, посидеть рядом, что-то вспомнить из полузабытого детства. Но даже места погоста дедовского никто из односельчан моих не знал, не помнил. Железное время нещадно смахивало мужицкие кладбища, а эти глыбы мраморные долго еще будут хранить прах благородный, имена знатные, вот даже имя девочки невинной, про­ бив череду лет, дойдет до времен дальних. У меня, и правда, есть своя тайна на Лазаревском, могила, ко­ торую я непременно разыскиваю, когда бываю здесь. Она манит ме­ ня, хотя, казалось бы, что я ей, что она — мне? Впервые увидев чер­ ный мрамор за чугунной оградой, прочитав выбитое золотом: «Лан­ ская Наталья Николаевна... родилась... умерла...» — я растерялся. Ланская? Почему Ланская, а не Пушкина? Не Пушкина-Ланская? Или в то время не считалось приличным — двойная фамилия у жен­ щины, судьба которой — два мужа, две семьи? Жизнью этой женщины я никогда особенно не интересовался, образ ее сложился во мне сам собой, вроде даже вне связи с Пушки­ ным. Но мне всегда кажется, я знаю эту женщину очень хорошо, как знал близких знакомых, живших рядом, и мне Наталью Николаев­ ну всегда мучительно жаль. Все что-то хотели урвать от нее, от ее красоты: император, кавалеры, блистательный супруг ее. Кого она любила? Кто любил ее? Я с трудом представляю Наталью Николаевну танцующей с им­ ператором, но живо вижу ее плачущей, несчастной, беззащитной, игрушкой африканских страстей... Сто лет с лишним хранит граненая глыба черного мрамора тай­ ну красивейшей женщины, которая прославленному имени поэта предпочла фамилию безвестного генерала, которому родила четве­ рых детей, но и первому она родила четверых! Мир праху вашему, Наталья Николаевна, женщина, совершив­ шая свой подвиг во имя горестно-мятежной великой жизни! — В мире не так много женщин, — слышу я у себя за спиной голос Вятича, — которым не стыдно поклоняться вдвоем, втроем, целым народом. Поклонимся. Спросишь — почему растроган? Обой­ ди оградку, поймешь? Что увидел? Да букетик живых цветов! Не и