Сибирские Огни № 004 - 1990

мого современниками. «В поцелуе рук ли, губ ли, //в дрожи тела близких мне //красный цвет моих республик / / тоже должен пламенеть...», «И мне агитпроп в зубах навяз //и мне бы строчить романсы на вас, — //доходней оно и прелестней. //Н о я себя смирял, становясь //н а горло собственной песне...». По существу о чем его знаменитое «Юби­ лейное»? О себе. Разговор не с Пушкиным, но с самим собой на тему литературной зло­ бы дня («Чересчур страна моя поэтами ни­ ща...»), утверждение глубоко осознанной личной задачи поэзии. Но Пушкин, воскре­ шенный Маяковским, все-таки не взялся бы за «агитку» по причине принципиально ино­ го взгляда на мир, на жизнь, на призвание поэта. О чем стихотворение «Сергею Есенину»? Здесь не боль о человеке. («Осматривая со всех сторон эту смерть и перетряхивая чу­ жой материал, я сформулировал и поста­ вил себе задачу...»). Не боль, а совершенно искреннее возмущение тем, что многочислен­ ные стихи на смерть Есенина п л о х о с д е ­ л а н ы , а их авторы пришли к неправильным выводам, говоря о смерти поэта («Стихи этих (авторов. — С. Б.) — это стихи наско­ ро выполняющих плохо понятый социаль­ ный заказ...», «Стихотворение «Сергею Есе­ нину», имеющее цель разбить поэтическую цыганщину и пессимизм, выйдет в «Новом мире»...». В. Маяковский). Поразительно, что даже в таком просто высказанном, не­ ожиданно будничном для Маяковского сти­ хе «Я хочу быть понят моей страной...», который он, по собственному признанию вырвал из текста одного из стихотворений («Домой!») как несоответствующий общей тенденции, как чересчур личный («ною­ щий»), поэт хочет быть понят с т р а н о й . Именно «страной». Его никак не может удовлетворить сочувствие небольшого кру­ га близких людей, —только страны. Это понятие выше любых частностей, оно по­ крывает ближних и дальних, народ и Пра­ вительство, личность и массы... Но в то же время, не гнушаясь никакой работой, поэзия-труженица Маяковского легко творит суд над миром. Она отвергает не просто многое в нем ради замечатель­ ного, сияющего в недоступной выси идеала, но отвергает живые подробности, частности по причине их внешней незначительности, малости в сравнении с огромным Общим. И между прочим отринутым оказывается человек как живая, однажды сотворенная и недолго пребывающая личность. «Едини­ ца! Кому она нужна?!. //Единица — вздор, единица — ноль...». Но почему же ноль, по­ чему вздор? Потому что человек-единица не в состоянии поднять простое пятиверш­ ковое бревно, голос его слаб, он не имеет всесокрушающего миллионопалого кулака. Это так, верно. Но точка зрения количест­ венного исчисления силы —только одна и притом внешняя (самая заметная, броская) сторона человеческой индивидуальности. «Единица» — какой, право, невеселый итог развития. По сути, все «веселые» утопии поэта основаны на этом итоговом выводе. Маяковский-поздний последователен, ре­ шителен в практической реализации своего понимания пользы поэзии (искусства в це­ лом). Он самоотверженно стремится лечь кирпичом-единицей в «коммунову стройку» — в здание правильной общественной пира­ миды, принося в жертву в первую очередь самого себя: он сам себя смиряет, «стано­ вясь на горло собственной песне». Но ради чего? Ради абстракций, во имя прекрасных, но безнадежно далеких, неконкретных «иду­ щих светлых лет». И самое важное — поэт отвергает не только себя как живого чувст­ вующего человека, как свободную в выборе пути неповторимую индивидуальность, он наступает на горло не только собствен­ ной песне. Вот в чем трагизм и ложность положения художника — «агитатора Гряду­ щего». Ведь что такое перо, приравненное к шты­ ку? Штык — оружие; основное средство для поражения врага, для достижения победы. Его форма, его суть — вытянутая нацелен­ ная пирамида, увенчанная острием. Острие пронзает грудь врага — и тот падает за­ мертво: его больше нет, не существует, и дорога к Грядущему открыта, путь к счастью отныне свободен. Поэзия — оружие; один из подручных инструментов пролетариата, заостренный для его пользы — всемирной победы, то есть работающий на конечную цель — мир освобожденного радостного труда, где счастье распределено поровну между трудя­ щимися. Поэтические страницы — войска: «Парадом развернув моих страниц войска, //я прохожу по строчечному фронту...» Но может ли, имеет ли право поэзия быть разящим штыком, поражающим жизнь, хотя бы и отжившую, «мешающую» — по Высшему Разумению — установлению про­ летарской истины, не являющуюся «полез­ ной»? Не говоря уже о возможности обыкно­ венной ошибки: если штык ошибочно погубит невинного, если этот, выбранный сейчас путь, ведущий к свету, к абстрактному дале- ку, окажется впоследствии неверным, то есть польза обратится в трату — что тогда? Можно ответить, что поэзия-оружие без­ обидна в физическом смысле, что она кру­ шит невесомым словом одни эфирные соз­ дания. Но так ли это? Поставленные нравственные вопросы, адресованные, в первую голову, художнику, совсем не беспредметны, как это может показаться, в приложении к поэзии Влади­ мира Маяковского. За ними — наша реаль­ ная, не эфирная, история. Они явственно различаются нами, сегодняшними гражда­ нами нашего многострадального отечества в звенящих строках поэта, взывают к отве­ ту, ибо действительность странным образом соприкоснулась с известными с детства стихами, окрасила их в кумачовый цвет — цвет победных знамен и крови поверженных врагов, поверженных д л я п о л ь з ы д е л а . Слишком много побед. Слишком много убиенных — безвинно, неправедно... Так было — общие фразы, в которые об­ лекались «истинные» положения Теории, свивались в логические цепочки, вытягива­ лись в генеральную линию— в Главный Курс, насильно уводящий жизнь страны от самой себя, от разумных, наработанных веками норм и традиций, о ш и б о ч н ы й , как «обнаружилось» сегодня, приведший