Сибирские Огни № 004 - 1990

кусства. Скользящий взгляд — коварная, подкупающая сила; извечный соблазн чело­ веческий — удовольствоваться малыми за­ тратами воли, сердца, ума, души. «Счастье людское наступит тогда, когда общество устроится на принципах справед­ ливого равенства, когда народная масса будет просвещена и сбросит ярмо каба­ лы»,—вот соблазнительная, легко прогова­ риваемая формула борца за человеческое благоденствие. «Вихри враждебные веют над нами, /Демные силы нас злобно гнетут...», «Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами, //Грозитесь свирепо тюрьмой, кандалами!..», «Вставай, проклятьем заклейменный, //Весь мир голодных и рабов...», — как феноменально схожи между собой песни- призывы преобразователей мира, песни ре­ волюций. Схожи — потому что в них беско­ нечная ч р е д а о б щ и х п о н я т и й . Цен­ нейшие нравственные категории, выстрадан­ ные, выношенные человечеством за тыся­ челетнюю историю, оказываются выхоло­ щенными в словесном оформлении внешне ориентированных художников, превращают­ ся в пустой звук, в абстракции, никак не соотносящиеся с живой, непредсказуе­ мой, переменчивой реальностью. Так получается, что должная обществен­ ная польза, рожденная в «кабинетах», не­ пременно поверхностна. Легко говорить в целом об общем (например, о «счастье для всех»). Общее не требует конкретности, точности (а от художника не требует прет­ ворения объемного образа мира, то есть не требует духовного подвига), оно безответст­ венно, завораживающе понятно. В этом и заключено главное противоречие любого ут­ верждающего, предписывающего (пропаган­ дирующего) слова, тем более — слова поэта- «агитатора, горлана, главаря». Но «нормаль­ ные, естественные пути полезного нам не совсем известны... очень возможно, что можем ошибиться...». Возможность непоправимой ошибки — вот что опасно в требованиях явной — видимой, ощутимой — пользы. Но, имея дело только с общими, умозри­ тельно выведенными понятиями, ошибиться невозможно. Философская идея, зовущая к воплощению надлежащего «правильного» мироздания, прельстительна. Усвоенная на уровне осознания, она возносит обыкновен­ ного смертного над ближними, над жизнью, над миром. Для художника это вознесение опасно вдвойне. Так Маяковский с его стихом, уже склон­ ным к изображению оригинального подобия мироповерхности, слишком несоотносящейся с объемным образом действительности, ока­ зался внутри системы гармонически свя­ занных общих понятий — социально-нрав­ ственных абстракций, которыми буквально пронизана его поэзия послеоктябрьского периода. И дело даже не в том, что слишком за­ стыло выглядят в поэтическом представле­ нии идеальные сущности, превозносимые Маяковским, Стоит перечесть его «поздние» поэмы («V Интернационал», «Летающий пролетарий», «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо»), чтобы убедиться в однотонно­ сти предстоящего развития человечества, его будущего образцового устройства. «Улица моя. Дома — мои.., Пыль взбили //шиной губатой //в моем автомобиле //мои депутаты... За городом поле. //В поле —деревеньки. //В деревнях — кре­ стьяне. //Бороды — веники. //Сидят па­ паши. //Каждый хитр. //Землю попашет, //попишет стих». И все уравновешено — на поверхности в общей гармонии общих понятий: и вопрос собственности, и вопрос народовластия, и «слияние» умственного труда с физическим... Гигантский, но не­ весомый плакат. Взгляд на историю у Маяковского легок, касателен. «Маркс раскрыл истории зако­ ны, //пролетариат поставил у руля... Това­ ры растут, меж нищими высясь. //Дирек­ тор, лысый черт, //пощелкал счетами, буркнул: «кризис!»—//и вывесил слово: рас­ чет»... Его «капитализма портрет родовой» по заданным поэтом качествам является очень понятной, очень доступной иллюстра­ цией к учебному пособию по историческому материализму: «Машину он задумал и вы­ думал... //враз и царства и графства сже­ вал... //Наконец и он перерос себя... Обдряб //и лег у истории на пути //в мир, как в свою кровать. //Его не объехать, не обойти, //единственный выход — взор­ вать!..». Маяковский в своих вещах легко побеж­ дает пороки, исправляет изъяны текущей действительности — и мучительно пережива­ ет отсутствие в и д и м ы х , ясных и скорых перемен в жизни. Он торопит время («Вре­ м я—вперед!»), он спешит к высшей цели — к настоящему Социализму («Товарищ жизнь, давай быстрей протопаем, //протопа­ ем по пятилетке дней остаток...»), но время не ускоряется, цель по-прежнему остается где-то за горизонтом. Вокруг же, сейчас,_ по-прежнему все не так, не разумно, не пра­ вильно. И эти переживания есть его «не­ осознанное осознание» бесконечной удален­ ности общих понятий от живой реальности. Поэзия позднего Маяковского обретает человеческое, теплое дыхание, становится весомой и конкретной там, где он невольно отходит, сам того как бы не замечая, от «кабинетности», от ледяной отвлеченности абстракций, где он соучаствует в жизни, где побудительный мотив его ритмического гула истекает из конкретного личного быта: в стихах о стихах (как ни парадоксально это звучит), о любви — чувстве глубоко личном «по конкретному поводу» — к женщине, а не к отвлеченной идее. Сгущение поэтиче­ ской энергии в этих текстах настолько вели­ ко, что непроницаемая поверхность их начи­ нает излучать токи живого чувства автора, чувства, загнанного, казалось бы, по прави­ лам высшей квалификации в рельеф текста, переломанного на нем. И в этом «излучении несмотря на» (несмотря на мастерство поэ­ тической работы) сила и достоинство мно­ гих созданий Владимира Маяковского. Однако и в стихах о стихах, и в любов­ ной лирике есть грустное противоречие: поэт, переживая сердечную боль, одновре­ менно доказывает верность направления своего трубного пафоса — превознесения Общего над Частным (то есть над жизнью, над «эстетикой, этикой и прочей чепухой»), доказывает единственность этого направле­ ния, часто не принимаемого и не понимае