Сибирские Огни № 004 - 1990

на неисповедимость путей Слова («нам не дано предугадать...»). Ко для Маяковского проблемы в т а к о м в и д е не существовало. Развиваясь как личность, как художник, в общем русле внешнего мироотношения, но совершенно особенно, самобытно, он «вдруг повзрослев­ ший», не вдруг ухватился за ересь социали­ стов, не вдруг влюбился в революцию и посвятил ей свою монументальную лирику. Точкой философского прояснения действи­ тельности органично стала для него Теория классового переустройства мира на началах справедливости, равенства, братства —с о ­ ц и а л и з м в его популярной форме («свободный труд свободно собравшихся людей»). Окружающее приобрело для поэта прозрачность, объяснив, между прочим, ему общий пафос его раннего творческого бунта. Железная логика расчисленного наперед общественного развития стала путеводной звездой Маяковского. Художник, постигав­ ший поначалу внешнюю, видимую, сторону мира, теперь завершил постижение, непри­ нужденно заскользив взглядом по застыв­ шему гармоническому разъяснившемуся рельефу. Мир людей приобрел законченную форму некой пирамиды, где всему (всякому дей­ ствию, всякому явлению) отведено положен­ ное место — уровень, определяющий сте­ пень полезности. Венец пирамиды есть идеал всеобщего братства и счастья проле­ тариата, всего трудящегося люда. В этом идеале — главная цель и высший смысл мироздания. Все уровни пирамиды должны работать на скорейшее осуществление идеала. Реальная жизнь как бы втягивается в пирамиду, укладывается в ней согласно иерархии новых уровневых ценностей, упо­ рядочивается. То, что лежит вне фигуры, что не работает, по мнению Теории, на идеал, должно быть отринуто. Окружающее отрицается ради светлой замечательной мечты. Возведение образцового нового бытия, предваряющееся ч е р е з о т р и ц а н и е , — вот главная общность поэта, пре­ образователя поэтической реальности, и всеобъясняющей Теории. Вещество его поэзии и этого духа — одно. Поэт требует «место в рабочем строю». Он заявляет во всеуслышанье: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо!» И это не поза, а искреннее убеждение. Старая поэ­ зи я— «над розою нытье» — изжила себя (она теперь — «учебный материал»), а новая — настоящая — есть лишь составля­ ющая ступенька-уровень в стройной пира­ миде общественной жизни: она нужна в мире затем, чтобы быстрее достичь сверкаю­ щего идеала. Поэзия обязана работать в поте лица, у нее должны быть мозолистые руки, она не может гнушаться никаким трудом, даже если нужно «вылизывать чахоткины плевки шершавым языком плаката», только бы это шло на пользу пролетариату, герою и побе­ дителю современной эпохи, стальному ата­ кующему классу, освободителю угнетенных тружеников всего Земного шара. В прозрачном мире определенностей слово поэта, как часть обозримого рельефа, долж­ но быть так же прозрачно и ясно. Оно, ска­ занное по правилам высшей поэтической квалификации, обязано прямо, без обиня­ ков и околичностей, нести Высшие Идеи и агитировать за них. Отзвук же слова вызовет (согласно логике прямых соответст­ вий) целенаправленное, сосредоточенно по­ лезное действие... Здесь все абсолютно и верно. Но вспомним: «Литература представляет собою силу служебную, которой значение состоит в пропаганде, а достоинство определяется тем, что и как она пропагандирует», — так утверждал в свое время Николай Добро­ любов (статья «Луч света в темном царст­ ве»), «Поэзия начинается там, где есть тенден­ ция... И образ должен быть тенденциозен, т. е., разрабатывая большую тему, надо и отдельные образишки, встречающиеся на пути, использовать для борьбы, для литера­ турной агитации», — так считал Владимир Маяковский (статья «Как делать стихи?»). Казалось бы, прозрачная эта позиция ни­ чем не замутнена. Достоинство поэзии (шире искусства) определяется как будто художе­ ственной пропагандой и агитацией, то есть для «новой» поэзии, ровесницы револю­ ции,— степенью утверждения ею идей социа­ лизма и поддержания дела полезного для него против дела вредного Так... Но каким образом безошибочно выяснить полезное и вредное для социализма? И как правильно и конкретно выразить, описать, рассказать сам «социализм», если его нет и не было никогда в этой неправильно устроенной вселенной, а бытуют лишь общие расплыв­ чатые очертания? Послушаем теперь Федора Михайловича Достоевского, противопоставившего неког­ да утилитарной точке зрения на искусство законное сомнение в безусловности служеб­ ного назначения его: «...нормальные, естественные пути полез­ ного нам не совсем известны, по крайней мере не исчислимы до последней точности... А ведь если мы этого не можем определить, то очень возможно, что можем ошибиться и теперь, когда будем строго и решительно определять людям занятия и указывать ис­ кусству нормальные пути полезности и на­ стоящего его назначения...» (статья «Г-н -бов и вопрос об искусстве»), И еще, там же: «Основное начало убеждений его (До­ бролюбова.— С. Б.) справедливо и возбуж­ дает симпатию публики, но идеи, которыми выражается это начало, часто бывают пара­ доксальны и отличаются одним важным недостатком — кабинетностью. Г-н-бов тео­ ретик, иногда даже мечтатель и во многих случаях плохо знает действительность; с действительностью он обходится подчас да­ же уж слишком бесцеремонно; нагибает ее в ту и другую сторону, как захочет, только б поставить ее так, чтобы она доказывала его идею...». «Кабинетность», «бесцеремонное обхож­ дение с жизнью» для доказательства идеи — не признак ли это скользящего взгляда, внешнего мироотношения? Ведь сказанное почти полтора столетия назад русским пи­ сателем можно в равной мере отнести не только к г-ну -бову, но, как подсказывает нам исторический опыт, и ко многим и многим благородным сторонникам необхо­ димости зримой общественной пользы ис