Сибирские Огни № 004 - 1990

Бруклинский мост, //К ак в город в сло­ манный прет победитель //н а пушках — жерлом жирафу под рост, — //так, пьяный славой, так жить в аппетите, //влезаю, гор­ дый, на Бруклинский мост...». Или в ши­ роко известном стихотворении поэт рас­ сказывает о таможенном досмотре на гра­ нице. Сдают паспорта. Чиновник проверяет их, по-разному реагируя на бумажные удо­ стоверения подданства граждан. При виде паспорта рассказчика-поэта чиновник ужа­ сается. Поэт горд тем, что он является гражданином Советского Союза — «читайте, завидуйте...». Опять-таки этим и исчерпыва­ ется конфликт переданной поэтом истории. Но в тексте как бы мимоходом барельефно запечатлены и «двухспальный английский лёва», и «тугая полицейская слоновость», и «пурпурная книжица — краснокожая пас- портина — молоткастый, серпастый совет­ ский паспорт»... Но каковы же причины именно таких упо­ рядоченных перемен, случившихся в стихе Маяковского? Для понимания здесь связи причин и след­ ствий, для выяснения движущих художни­ ком мотивов необходимо иметь в виду сле­ дующее: осязательная необыкновенность сти­ ха поэта, кроме всего прочего, выказывает значительное расстояние, отделяющее его от стиха традиции, по крайней мере, с пози­ ции материального оформления. В самом деле, слишком разграничены ано­ мальное выражение, осложненное стихо­ творное пространство поэта от традици­ онных своих подобий. Они разнесены, как мы видели, до известного предела во всех отношениях. У Маяковского все не такое. И за этим ощущается мотив непременной внетрадиционности. Можно предположить, что его стих образовался в результате ин­ версии традиции, словно поэт стремился уй­ ти как можно дальше от культурной поэти­ ческой нормы, выработать своеобразную норму с обратным знаком. Непременная внетрадиционность или не­ приятие традиции — вот одно из основных условий, создавших фундамент поэзии Вла­ димира Маяковского. (Причем с точки зре­ ния стихотворного вещества поэтом отри­ цалась (не принималась) как будто имен­ но поверхность нормы — непосредственно осязаемая словесная материя, то, что мож­ но было «потрогать» (рифма, метафора, на­ чертание и пр.). И здесь мы подходим к следующей ступеньке на пути восхождения к Слову Маяковского — к эстетическому нигилизму поэта. О неприятии Маяковским «старой» эсте­ тики написано уже много. Я буду говорить лишь о некоторых необходимых для этой работы моментах. Так приведенные выше рассуждения о вещественном строении стиха оправданы только в той мере, насколько они проясня­ ют природу художественного мира произве­ дения, прорастающего из материи внутрен­ него пространства. В этом смысле, допустим, в раннем твор­ честве Маяковского таким высшим (немате­ риальным) «оправдательным» началом является лирический герой. Именно в его вселенной рождаются и причудливо сцепля­ ются грандиозные образы «второй реально­ сти», здесь сверкают неожиданные созвучия, грохочет сложнообразуемый вольный ритм. Сам же герой в его, так сказать, филосо­ фическом обосновании возникает на грани­ це взаимодействия, противоборства двух сил: отрицания и утверждения. Эти силы присутствуют и в стиховой материи и в ее эфирном окружении. Весь стих Маяковско­ го в любой точке как бы предопределен про­ тиводействием отрицающего и образующего начал. Кажется, любой прием достигнут — создан — отвержением предстоящего ему (лексика Маяковского, к примеру, отрицает в известных границах поэтический словарь, но одновременно образует особенное качест­ во; то же относится и к прочим вырази­ тельным средствам). В результате пространство стиха поэта не п р и н и м а е т традиционное «трехмер­ ное» строение, превращаясь в плоское полот­ но, и в то же время образует данность со­ вершенно оригинальную: бесконечную (точ­ нее— иллюзорно бесконечную) рельефную поверхность. То же прослеживается и в лирическом герое. Он отвергает практически все в ста­ ром, дряхлом, неправильно устроенном мире. И опять-таки неприятие идет словно по поверхности зримой, непосредственно чувствуемой действительности: нормальную ее внешность замещает необыкновенная, н е нормальная, где все — физические раз­ меры, звуки, краски, ощущения, эмоции — «не так»: гротескно, деформировано, спута­ но. Отсюда — не такое, как принято, образ­ ное видение, не такое высказывание, не такие мысли и чувства. «Я над всем, что сделано, ставлю nihil». Конечно, поэт в ли­ це своего героя преувеличивает. Его nihil невсеохватно и имеет разумный предел. И это естественно, так как абсолютного не­ приятия в искусстве быть не может. Обыкно­ венно нигилистическое отношение предпола­ гает нечто, должное не просто заместить отринутое, но и противовесно ему встать. У Маяковского ненавистному ста­ рью, серому хламу мира противостоит личность лирического героя, его огромное «Я». Здесь исток утверждающего начала в поэзии Маяковского-раннего. «Я» обращается в у д е р ж и в а ю щ и й ц е н т р стихии необыкновенного художе­ ственного мира поэта. Без этого центра мир распался бы, точнее — не сложился бы. «Я» героя-автора в каждом произведении. Герой вершит суд над окружающим, он над всем, он во всем. Однако собственное «Я» ему не совсем ясно, он не может по­ стигнуть его до конца: «Я» слишком под­ вижно, многолико. Другими словами, удерживающий центр художественного мира с д е р ж и в а е т в известной степени стихию отрицания, но в силу собственной неуравновешенности не упорядочивает ее, не проясняет. Отсюда — «гиперболический туман», неосознанность желаний и стремлений лирического героя. Поэтические картины-миры непредсказуемы, не выстроены, подвижны, многозначны (до указанного расширительного предела). То есть в ранних вещах поэта, где мир еще только осваивается, где предел еще не достигнут, присутствие оригинального худо­ жественного начала несомненно. По сути, в