Сибирские Огни № 004 - 1990

силу закона и в права вступил самый бес­ компромиссный судья художника — Вре­ мя... Но в том особенном положении, кото­ рое занимает Маяковский в русской поэ­ зии. Оно в каком-то смысле п р о т и в о - в е с н о (иной вес, иная мера) положению Пушкина, в чьих координатах ведется от­ счет ценностей в отечественной литературе. Когда-то Маяковский, беседуя в своем «Юбилейном» с безмолвной статуей перво­ го поэта России, предсказал их будущее соседство. Предсказание сбылось. Пушкин и Маяковский стоят сегодня рядом. И не только на книжной полке. Их непохожие изваяния возвышаются в центре Москвы. Между ними всего-навсего отрезок Твер­ ской — Горького (какое странное посмерт­ ное пересечение, не правда ли?) — расстоя­ ние от Садового до Бульварного кольца. Но расстояние на деле много больше и, может, непреодолимо вовсе. Пушкин однажды заметил, что цель поэ­ зии есть сама поэзия. Заметил походя, вы­ разив тем не менее суть. «Я хочу, чтоб к штыку приравняли пе­ ро!» — требовал-объявлял во всеуслышанье Маяковский послеоктябрьского периода. Здесь неявное противостояние двух прин­ ципов — различных отношений художни­ ков к собственному слову — к Слову, ко­ торое было вначале и которое вмещает в себя целый мир. Об этом речь. Но оставим на время высокие материи, ибо разговор о них пока ничем не обосно­ ван. Вглядимся в суровый облик пролетар­ ского поэта, попытаемся выяснить, понять, ощутить, к а к , собственно, в и д и т он. Иначе говоря, первой и необходимой сту­ пенью к образу мира — к Слову Маяков­ ского — должно стать рассмотрение его стиха1. Молодой Маяковский входил в поэзию с шумом, на волне эпатажа. Его ранние ве­ щи выглядели подчеркнуто броско, дерз­ ко, почти неприлично — это было не сов­ сем то, что до сих пор считалось принятым. Точнее — совсем не то. И вот что характер­ но: и по сей день, несмотря на выработана ный литературной практикой устойчивый иммунитет читательского сознания ко все­ возможным поэтическим изобретениям, не только первые стихи, но и все творчество Маяковского воспринимается как нечто глу­ боко оригинальное, не типическое. Это впечатление, приходящее с индивидуальным открытием поэта в дальнейшем, даже при внимательном рассмотрении историческо­ го среза многоликой русской поэзии, не рассеивается. Причина тому — явная удаленность Мая­ 1 Вернее, оригинального внутреннего пространст­ ва стиха. Под «пространством» я понимаю совокупность разнокачественных внутренних условий поэтиче­ ского произведения (как чисто лингвистических, так и выходящих за пределы лингвистики), позво­ ляющих стороннему сознанию (читательскому, ис­ следовательскому) вступить в диалог с произве­ дением — т. е. «создать» индивидуальный образ его художественного мира (мир существует в этом пространстве, благодаря е му ) . Из бесконечного ряда таких диалоговых образов и складывается наиболее объективный, полный мир ( п о э т и ч е ­ с к а я к а р т и н а ) произведения, особенный мир поэта. При таком взгляде — диалектическое единство мир — пространство есть конкретное вы­ ражение обобщенного единства форма — содержа­ ние, оно составляет суть любого произведения ли­ тературы. ковского от центральной линии отечествен- ного поэтического развития. Содержатель­ но эта линия не совпадает с эстетическими течениями, имевшими место в художест­ венной жизни России в начале двадцатого столетия. Существо ее заключено, собст­ венно, не в развитии в буквальном смысле, но в у д е р ж а н и и глубинной традиции, в преемственности исходного формирую­ щего стих мотива — чувства высшего наз­ начения поэзии, выработанного, подтверж­ денного творческими усилиями предшест­ вующих поколений художников. Поэтому данная линия, которую я обозначу для удобства просто как «традицию», сводит в одном ряду совершенно розно, казалось бы, стоящих поэтов (например, таких, как Анненский, Блок, Бунин, Гумилев позднего периода, Г. Иванов и Ходасевич периода зарубежья, Есенин...). Разница эстетических позиций переплавлена в ней в феномен единосущности русской поэзии. Вообще «традиция» требует подробного многоуровневого описания. Пока же, в свя­ зи с необходимостью близкого рассмотрения стиха Маяковского, я выделю в ней лишь одну сторону. Разговор пойдет о п о э т и ч е с к о м в ы р а ж е н и и — о способе использования языковых средств для создания образной материи; другими словами, о веществе внутреннего пространства стиха, из кото­ рого и возникает поэтическая картина (ху­ дожественный мир). Стихотворения традиционные (то есть принадлежащие «традиции») вполне о б ы к н о в е н н ы по форме изложения — в этом их отличительная черта. Они — как бы просто высказаны. Простота в том, что выразительные сред­ ства растворены в живой художественной целокупности, не выступают отдельно, рав­ но друг другу значимы. То есть традицион­ ное выражение устойчиво, оно исповедует срединность, уравновешенность в выборе ре­ сурсов, его отклонения из исторически сло­ жившихся на современный момент рамок незначительны; оно — нормально. Благода­ ря ему произведения традиции несут в се­ бе иллюзию прозаического звучания. «Про­ заичность» сказывается в завершенной обы­ денности изложения, в разговоре-сообще­ нии «вровень» с собеседником-слушателем, в голосе поэта, звучащем, как живой голос человека (поющего или сказывающего), обыкновенно произносящего слова. Так, даже завораживающая музыкаль­ ность поэзии Александра Блока, тем не ме­ нее, ничуть не противоречит спокойному — нормальному — его выражению. Блок поет (говорит) языком, не отделенным пеленой невнятности от ближнего (за исключением, быть может, самых первых его стихов): «Одна мне осталась надежда: //Смот­ реться в колодезь двора. //Светает. Белеет одежда //В рассеянном свете утра...», «Никогда не забуду (он был или не был, //Э тот вечер): пожаром зари //Сожжено и раздвинуто бледное небо, //И на желтой заре — фонари...», «Река раскинулась. Те­ чет, грустит лениво //И моет берега. Над скудной глиной желтого обрыва //В степи грустят стога...». И напротив, творчество Игоря Северя­ нина, например, располагается, в основном,