Сибирские Огни № 004 - 1990

Они шагают по лугам В рубахах, веселы и босы. Короткий отдых дан клинкам, Сегодня разгулялись косы. Весь год промаявши беду, С косой и лемехом в разлуке, Истосковались по труду Крестьянские большие руки. Роняют на землю красу Ромашки и медовый донник. Качая косы на весу, За конником проходит конник. И чтобы утолить тоску О будничном и о великом, Ложатся, как по гребешку, Фарцелия и повилика... Поэт написал это в 1942 году. Война, смерть, и в промежутках между боями «кава­ леристы косят сено». Так и думаешь, что все преходяще, в том числе и война, а труд вечен и является первоосновой всему. Как точно подмечено: будничное и великое. Пожалуй, лучше не скажешь. Приходилось и метать сено. Тоже тяжелая работа, разовое напряжение при подъе­ ме пласта сена на стог значительно более сильное, чем при косьбе, но зато менее изну­ рительное, так как после подъема отдых до следующего. Уже молодым специалистом, приехав после института по направлению в Новоси­ бирск, я был послан на работу в подшефный Убинский район, в село Каменку на уборку урожая. Сначала нас использовали на сенокосе, потом на хлебоуборке. Я заговорил об этом только в связи с тем, что там мне пришлось косить рожь. Прошли длительные обильные дожди, все раскисло, трактора с комбайнами (а тогда еще убирали хлеб при­ цепными комбайнами) не могли войти в поле —буквально тонули. Была сформирована бригада косарей, в которую попал и я. Весьма скептическое сначала отношение селян к городскому человеку, берущемуся, на их взгляд, не за свое дело, сменилось вскоре не меньшим уважением. Как и в описанном случае с косьбой травы у себя на Алтае, мы вдвоем с хозяином, у которого я стоял на квартире, оказались лидерами и изнуряли друг друга. Я, идущий впереди, не хотел, чтобы меня догнали, а он, отставая на не­ сколько шагов, не мог смириться с этим. Вроде все было то же самое — та же коса, те же движения и усталость, то же со­ ревнование и стремление победить, но упоения, наслаждения от самого процесса труда не было. Когда я поймал себя на этой мысли, стал думать — а в чем дело? И пришел к выводу, что, наверное, в однообразии поля, какой-то ассоциации с казенщиной, что ли. Насколько хватает глаз — серо-желтое поле и, конечно же, отсутствие удушающих, за­ чаровывающих запахов летнего разнотравья. Наверное, мой отец и дед, взмахивая косой на своем поле, работали с большим вдохновением, так как это была их земля-кормилица, и они на много рядов в своем во­ ображении передумали — как распорядиться урожаем. А что я? Труд был, по существу, почти бесплатным, и только чувство долга да в какой-то степени стремление к удовлет­ ворению дремавшего и разбуженного инстинкта крестьянина немного согревали душу. Прошли годы, многое изменилось. Сейчас, когда мы живем в условиях развиваю­ щихся арендных принципов, кооперативного движения, хозрасчета и утверждения опла­ ты по труду, такой изнурительный и, по существу, безвозмездный труд уже начинает ка­ заться чем-то противоестественным. Однако это было для нас в то время само собой разумеющимся и не вызывает сегодня ощущения горечи или досады или чего-то вроде того, что нас обманывали, эксплуатировали. Наоборот, было ощущение причастности к большому делу, а работа, почти бесплатная, наполняла тебя сознанием эдакого бескоры­ стия, уважения к собственной персоне. Так уж получалось во времена нашего детства, что самая напряженная, насыщен­ ная трудом пора, сенокос, совпадала с самым скудным временем года в смысле питания. Конец июня — начало июля — мяса уже нет, все съедено за зиму. Да если бы и не съели, все равно не сохранили бы. Правда, родители солили остающееся от зимы мясо; храни­ ли его во флягах или деревянных кадушках, но оно было невкусным, хотя все-таки мясо было мясом. Так вот — мяса уже нет, и овощей, кроме огурцов, еще-нет. А сено — дело серьезное, требует соответствующего питания, иначе, как говорится, протянешь ноги.