Сибирские Огни № 003 - 1990

бали — от голода, холода, частых и грозных эпидемий. А мы, в от­ личие от солдат, не имели в руках оружия, чтобы защитить себя от этих беспощадных врагов. Работа, взращенный трудовым потом кусок черного хлеба со­ хранили (хотя не всем) наши жизни. Но если была бы только одна работа, то она вряд ли спасла бы наши души. А мы ведь — говорю от поколения детей военных лет — не только остались живы, но не ожесточились сердцем, сохранили человеческое достоинство, состра­ дание, милосердие к ближним и дальним, а главное — не разлюбили Родину, не разуверились в своем народе. Наоборот! Да, всегда были и остаются колебания в выборе пути (что, наверное, свойственно лю­ бому народу), сомнения в тех самых «сияющих вершинах», которые год от года становятся не ближе, а, к сожалению (или к счастью?), все дальше... Но всегда в трудный час согревала сердце святая вера в свой народ, потому что — не побоюсь этого слова — посчастливи­ лось увидеть его и познать в пору смертельной опасности, и мы, дети войны, с малых лет постигали широту духа, бескорыстие, великое тер­ пение и трудолюбие русского крестьянина, его всегдашнюю готов­ ность отстоять волю вольную. Да, если были бы живы только хлебом единым, то жить, может, и остались бы, да не сохранили душу живу... А память услужливо, одну за другой, рисует мне картины дет­ ства. Многие из них темны и печальны, но вспоминать всегда хочет­ ся о самом добром, что было тогда. ...Вот поздний вечер зрелого лета, вишневая полоска зари на горизонте, первые звездочки в меркнущем небе. Степь. По степи медленно ползут несколько телег, запряженных волами. Рассохшиеся телеги скрипят всеми своими суставами, повиз­ гивают давно не знавшими дегтя колесами. В телегах сидят усталые люди: женщины, несколько стариков и подростков. Они возвращают­ ся с жатвы. Людей убаюкивает медленная езда, монотонный тележ­ ный скрип, они кивают носами при толчках на ухабах, и быки устало и нехотя переступают клешнястыми ногами, мотают большерогими головами и пускают в дорожную пыль паутины тягучей слюны. И от всего этого веет древним, степным, чумацким. — А и жалко, что нема з нами Мотри Гайдабуры, хоть бы за- спевали трошки, — подает голос какая-то баба с задней телеги. — Ей теперь не до песен, совсем сголодали Гайдабуры,— взды­ хает кто-то в ответ. — Ну, дак а сами чего? Языки проглотили? — басисто гудит дед Тимофей Малыхин. И на какой-то из подвод возник невнятный голос, его поддержи­ вают другие, песня начинает шириться, набирает силу, и вот уже стройно звучат давно спевшиеся сильные голоса, и звонким эхом вторят им тоненькие подголоски, распугивая сумерки и вековечную степную тишину: Отец мой был природный пахарь, А я работал вместе с ним. Отца убили злые чехи, А мать живьем сожгли в костре... Не здесь ли, не в этих ли печальных полях родилась в пору горь­ кого лихолетья эта нехитрая песня? Мне неведомо. Но скажу: нигде и никогда после, ни в каких концертных залах она не звучала для меня с такой неподкупной правдою и хватающей за сердце болью: Горит, горит село родное, Горит вся .родина моя!.. Смолкнет песня, и снова тихо в степи, лишь поскрипывает, по­ качивается, как огромная колыбель, набитая людьми телега, и кто- то уже похрапывает сбоку и за спиной, и самого неодолимо смарива