Сибирские Огни № 003 - 1990

— Как это — «не свое»? — снова вмешался я.— Да каждый первоклашка знает главный советский закон: общее — значит, мое, — Это-то верно... Мое-то мое, да только... все одно чужое. Как там на фабриках да заводах, я не знаю, потому судить не берусь. А вот в нашем крестьянском деле... Как бы тебе объяснить? Крестьянское подворье — это вроде единая семья, понимаешь? И корова входит в человеческую семью, и лошадь, и бараны, и даже курицы — все члены семьи наравне с хозяевами и детишками... Ска­ жем, стельная у меня корова, последнее время ходит, вот-вот теле­ ночка принесет. Да я к ней, к своей семейной корове, за ночь-то, поди, разов десять с постели соскочу да с фонарем наведаюсь, чтобы, значит, не прозевать теленочка, чтобы не замерз он, ежели дело зи­ мой происходит, а то, может, и коровке самой при родах помощь по­ требуется. А в колхозном коровнике — все по-другому. Там не хозя­ ин, а ночной сторож, чужой человек, ему все до фени, как говорят. Усек теперь разницу? Любая домашняя животная и должна быть не колхозная, а домашняя — иначе нарушается естество... Или другой пример тебе приведу. Каждую весну всем колхозам и совхозам спускаются сверху, с району, указания: когда начинать пахать, а когда — сеять. И чтобы каждое хозяйство отчиталось потом по всей форме. Нарушить указ не моги никто! А скажи мне на милость, от­ куда ему, районному начальнику, знать о том, что, к примеру, моя полоска уже приспела и на ней можно сеять хлебушко? Это же самая тонкая наука — определить момент, когда надо начинать сев. Быва­ ет, две полоски рядом, и все одно: на одной сегодня можно начинать, а на другой — только завтра. Мой дружок, Тимофей Малыхин, дак тот, бывалоча, еще когда единолично-то жили, определял температу­ ру и влажность землицы одному ему ведомым способом: снимет портки, да и сядет голым задом на пахоту. И всегда в точности ска­ жет, поспела земля для посева или же нет. И что, районному на­ чальнику эдак делать? Да по всем полям, какие есть в районе? Дак у него и задницы не хватит!.. Из таких вот бесед я уяснил, что дедушка мой, Семен Макаро­ вич, вроде бы темнит насчет прекрасного и светлого будущего, уви­ ливает от прямого ответа. Ну, его можно понять,— рассуждал я,— ведь у деда свой недостаток — в рюмку любит заглядывать. Да кабы только заглядывать и кабы только в рюмку, а не в литровый ковшик. Да кабы еще кулаками после этого не махал и лаялся поменьше. Ясно, что с такими пороками (или, как говорил Федя Овчинников — «родимыми пятнами дореволюционного наследия»), с такими «пят­ нами» дедушке при коммунизме придется нелегко, вот он и темнит, вот и не проявляет особого желания. Но если уж говорить по справедливости, то и до своей болезни дедушка не так уж часто запивал, а только, как он говаривал, «когда вожжа под хвост попадет». И запомнился он мне больше всего и па­ мятен до сих пор тем, что любил и умел работать. Приятно смотреть со стороны на ловкого циркача, спортсмена или, скажем, умелого музыканта, — одним словом, любоваться мастером своего дела. Но и даже самый простой физический труд, если вкладывать в него душу, можно делать красиво и вдохновенно. Помню, помню идущих по зеленому лугу косарей: молниями — взблески литовок в разноцветной кипени цветов, дружные, широ­ кие — во все плечо — замахи, да если еще грянет песня, вольная и просторная, как сама наша степь! Вижу, как дедушка Семен что-то мастерит в своей сараюшке, увлекся, ничего не видит и не слышит. Фуганок так и пляшет в его руках, разошелся в огненном танце, исступленно бросается на глад­ кую плаху, стремительно и в то же время плавно проносясь по ней из конца в конец, и снова взмывая вверх и отбрасывая назад золотис­ тые кудри стружек..