Сибирские Огни № 003 - 1990

О, дранг нах остен! Бегут, бегут и снова цепенеют... Так надо •— видно Бог хранит Москву (Вспомним, что А. Вознесенский увидел в подмосковных памятниках воинам «груп- пенсекс крестиков», о чем поведал читате­ лям «Литературной газеты». Кто дальше плюнет?) Дмитрий Пригов методически осваивает отечественную историю. Как же может он не сделать экскурс в те трагические годы, которые теперь привычно называют «ста­ линщиной»? И делает: Когда по миру шли повальные аресты И раскулачиванье шло и геноцид То спасшиеся разные евреи И русские, и немцы, и китайцы Тайком в леса бежали Подмосковья И основали город там Москву О нем впоследствии мало кто и слышал И москвичей живыми не видали А может просто люди врут бесстыдно Да и названье странное — Москва Вот такая «методология закладывается» под историю страны. Остается только шнур запалить. Попляшем, покривляемся на костях. По­ иронизируем на тему раскулачивания, гено­ цида, «разных евреев». Вот уж оригиналь­ ное и прямо-таки дерзостно-смелое занятие. Но смелость эта, уж простите меня, так и разит сортиром. Еще один смельчак —- Александр Беляев (Белов). Он свою безоглядную смелость демонст­ рирует на Пушкине и Наталье Гончаровой: Пу шк и н : Я Пушкин. Я пишу хореями И стройные слагаю плоскостопия. В часы послеобеденного времени Мне грезится ночная Эфиопия. Г о н ч а р о в а : А я Наталья Гончарова, Твоя законная жена. Ты мною дико очарован, Равно как я тебе верна. П у ш к и н : Да, да, заметила ты верно. Когда ты ножкой ножку бьешь, Ты демонстрируешь примеры Изящества и хорошего тона. Мое дитя, пойдем из дому, Туда, на берега Невы, Пролить прохладную истому На середину головы. Потом мы побежим по Невскому проспекту, Коляску лошадей сжимая на груди, Я вкусно накормлю тебе желудок Конфетами «А ну-ка отними!» Г о н ч а р о в а : П у ш к и н : Да, да, я знаю все, не говори мне... Терновый мне готовится венец. Крылатая не дремлет камарилья, И мне в желудок целится подлец. Мне сводит ноги холод вод Летейских, Загадочно болят мои суставы, Печальный хоровод друзей лицейских Меня вечор встречает у заставы. Бонжур, адье... Прощай, моя Наталья, Детей моих курчавых береги. Разумно регулируй их питанье И выходи замуж за порядочного человека... Уж похоронная телега Стоит под окнами. Где пунш? Пунш выпит. Съедены миноги, А я в волнах мирской тревоги Последний принимаю душ. Я ухожу. Играйте туш! На чертеже земли Московской Невы полоска аки уж... Крадется кошкою Жуковской. В окошко высунулся щеголь. Пошел на двор Татьянин муж. И по бульвару ходит Гоголь С тяжелой ношей мертвых душ. У-фф! Тяжелый случай... Однако подведем промежуточный итог. Тысячелетию Креще­ ния Руси — воздано. России — воздано. Москве и москвичам — тоже. Пушкину с Гончаровой — досталось. Еще раз обратимся к статье С. Гейченко в «Правде» (6 ноября 1989): «Пушкин раз­ двинул пределы Отечества. Он необходим миру. Он — достояние мировой культуры. И вот сейчас, когда у нас неспокойно, кое- кто опять пытается «свалить» Пушкина. В Кишиневе, например, как мне стало из­ вестно, был осквернен его памятник, постав­ ленный там более ста лет назад. Как на­ звать такое? Это удар не только по душе русского, советского человека, но и по душе человека вообще. Только представьте, на что замахиваются эти ослепленные не­ навистью люди!» Но не думайте, что наши авторы «закла­ дывают» только под отечественное. Они и иностранцев не щадят: Селедка Снайдерса, и Босхова медуза, Головоножек слепорожденный балет'— Услада Брейгеля, и персями на пузо Спускался рубенсовской пассии портрет. Стрекозы падали на лапы инфузорий. Жучок червю хмельную чару подносил. Рембрандт подсчитывал мечи в ночном дозоре. К водопроводчику стучался блудный сын. (Александр Беляев) А Виктор Кривулин проходится — с тон­ кой иронией и пр., пр.,— сразу по Фрагона­ ру, Саврасову, Глазунову, Федотову, Брюл­ лову... Последний поминается в тексте-моно­ логе отъезжающего из России очередного борца: ...Но отсюда, от казенного шитья удавчатого и души под кителем, я не возьму ни лоскутка зеленого! ни образка с Пантелеймон-целителем! Стрикучими суставчатыми тварями Вокруг него кружили междометия... «Не жить ему»,— подумала. И зарево На западе расширилось. Ответило. Мон шер ами, мой друг, пойми, Увы, прошла пора услады, На сахарных моих устах Горят парижские помады. Ты видишь: толстые амуры Крылом щекочут левый глаз, На костылях клавиатуры В усатых шпорах ловелас.