Сибирские Огни № 003 - 1990

лой проложивший Екатерине дорогу к престолу, Григорий Орлов не мог изъяснять­ ся иначе, как на «варварском» площадном наречии, лишенном и подобия поэзии. Импе­ ратрица стремительно меняет стиль своей речи в строгой зависимости от объекта и си­ туации общения: велеречивость и хитроум­ ная путаность писем к Вольтеру резко сме­ няются у нее уличной бранью по адресу распутного фаворита Григория Орлова, а незадолго до того она обращалась к нему же пылко, нежно, влюбленно... Речь Екате­ рины — яркий показатель ее сложного, скрытного, необузданного, лицемерного нрава. Язык исторической прозы В. Пикуля двух­ слоен, т. е. состоит из близкой читателю современной стихии слов и выражений и языка отображаемой эпохи с присущими ему архаическими синтаксическими, лекси­ ческими, стилистическими, интонационными особенностями. Оба языковых слоя — «сов­ ременный» и «архаический» — тесно взаимо­ действуют, дополняя друг друга, свидетель­ ствуя о неисчерпаемых возможностях рус­ ского языка исторической прозы. Как и любой другой писатель, В. Пикуль не в мгновение ока обрел свою самобытную языковую манеру. Литературные универси­ теты писателя, как известно, сложились крайне трудно и драматично. Ну-ка, риск­ нуть засесть за двухтомный (!) роман «Оке­ анский патруль», не имея за плечами ни грана литературной подготовки, не зная подчас азов элементарной грамматики, лишь горя огнем одних желаний!.. Однако все ли­ тературные университеты были блистатель­ но преодолены, благодаря невиданному упорству, титаническому самообразованию. Прав редактор книг В. Пикуля, писатель Николай Коняев, ведя отсчет языковой ма­ неры (и не только «чисто» языковой, я бы сказал, всей изобразительно-выразительной системы) прозы В. Пикуля от его романа «Баязет», где «ясно и отчетливо зазвучала сказовая интонация» («Нева», 1987, № 12). В самом деле, тот В. Пикуль, которого мы сегодня знаем и любим, начинается не со слабой и уничтоженной им самим рукописи «Курс на солнце» и даже не с трижды пе­ реизданного, популярного, первого напеча­ танного его романа «Океанский патруль» — произведений откровенно подражательных (хотя не лишенных определенных творче­ ских открытий) и потому не вкладывающих­ ся в поэтику собственно пикулевского пись­ ма. В. Пикуль — оригинальный, неподражае­ мый стилист — начинается именно с «Баязе- та». Именно в этом романе сказовая манера повествования обрела статус художествен­ ности, а язык автора полностью слился с языком героев, стал сказовым языком. Оп­ ределилась народность мироощущения ху­ дожника — этот эстетический ключ к под­ линной правде жизни. «Исторические воль­ ности», которые позволяет себе Пикуль, так же, как и шероховатости и кажущаяся «небрежность» его языка,— не случайны,— подчеркнул И. Коняев.— Они рождены ат­ мосферой матросского кубрика и, на мой взгляд, конструктивны для прозы Пикуля, во многом определяют сказовость ее. И если придирчивым редакторским пером рас­ чистить «нагромождения» фактов, досто­ верность которых неустановима научным путем, то не исчезнет ли по окончании этой работы и сам Пикуль, то, что, собственно говоря, и составляет основу его произведе­ ний? Не исчезнет ли при этом сам образ человека, рассказывающего свои истории, и не превратятся ли романы Пикуля в заурядные и достаточно скучные историче­ ские повествования, которыми наводнен сей­ час книжный рынок?» Да! Как никакой другой художник, В. Пикуль буквально растворен в своем языке, в ярких живых народно-разговорных интонациях. Для него это родная стихия, в которой крылья его буйной фантазии обре­ тают невидимую, но надежную опору для полета, точно так же птица, легко паря в воздухе, совершенно не ощущает опасной высоты, наслаждаясь ею, не рискуя раз­ биться о землю, тогда как любому другому бескрылому существу о том, чтобы под­ няться в эту вольную стихию, не приходится и мечтать... В. Пикуль как бы предумышленно упрО' щает своих героев, сколь бы значительны они ни были, приближает к глазам читателя их облик, помогает рассмотреть их образ мысли и душевный склад. Сказовая форма повествования позволяет писателю устано­ вить тесный контакт с героями. Думается, недурно было бы нашим языковедам-стили- стам тщательно рассмотреть традиции раз­ говорных интонаций замечательного писа- теля-сказителя Н. С. Лескова в современ­ ной исторической прозе и как эти традиции удивительно свободно, органично и непри­ нужденно преломляются и живут в романах художника. «...Не столько даже сюжетное мастерство,— пишет Н. Коняев,— определя­ ет успех прозы Валентина Пикуля, сколько образ сказителя — многознающего, бывало­ го человека, образ, витающий над описани­ ем похождений героев и проходимцев, над интригами царских дворов в столицах раз­ личных государств и столетий, образ того рассказчика, который мы и встретили в душной тесноте матросского кубрика. Об­ раз, который и сообщает произведениям Пикуля ту высшую Правду, которую хоте­ лось услышать четырнадцатилетнему юнге Валентину Пикулю и которую удалось рас­ сказать русскому писателю Валентину Сав­ вичу Пикулю». Я не могу согласиться с Н. Коняевым лишь в той части его интересных наблюде­ ний, где он утверждает, будто элемент «шутейности», сказовости в прозе В. Пику­ ля — «не осознанный литературный прием, а явление скорее подсознательное»... Как же «не осознанный», как же «подсознатель­ ный», если этот прием (скорее, даже не прием, а характер мышления!) очень пла­ стично, очень последовательно переходит из одного его романа в другой, соединяя их в единую цепочку исторического сказа о жизни многоголосой народной России?! Надо быть младенчески наивным художни­ ком, чтобы не видеть того пути, который со всей очевидностью ведет тебя к творческо­ му успеху... Ведь на сказе — и это отмеча­ ет Н. Коняев — держатся все романы В. Пикуля, сказовые приемы — в природе таланта писателя. К тому же, сказ проявля­ ет себя не только в речи героев и описаниях исторических событий, но и в прямых ав­ торских отступлениях — ярких по темпера­ менту, публицистически жарких,— а это