Сибирские Огни № 003 - 1990

называемая художественность присуща са­ мому языку народа. А ведь каждый из нас, человек любого призвания, любого трудово­ го пути является прирожденным, если мож­ но так выразиться, пайщиком этой неисчер­ паемой сокровищницы народной речи. Худо­ жественностью преисполнен самый язык многомиллионных трудовых масс» (А. Югов). Устно-разговорная лексика как бы приб­ лижает к нам историческое прошлое. Ис­ пользование прочно укоренившихся в языке диалектизмов, историзмов, элементов устно­ го творчества, жаргонизмов — не мода, а развитие традиций народности на новом этапе поступательного движения искусства, утверждение замечательных заветов отече­ ственной классики — «беречь чистоту языка как святыню» (Тургенев), «сделать язык русским» (Маяковский). «Писатель — это словарь!— воскликнул А. Югов.— Словарь народа — это ведь и мышление народа; это его история, его быт и труд. Ибо мысль не­ отрывна от слова... Потенциально каждое слово бессмертно. То есть, точнее говоря, оно может на целые столетия пережить свое материальное соответствие. Даже самое обветшалое слово, объявленное заведомым архаизмом, может вдруг воскреснуть, пови­ нуясь законам языка, употреблению народ­ ному, отвечая требованию момента и эпо­ хи». Историзм романов В. Пикуля не подменя­ ется столь «модным» ныне осовременивани­ ем прошлого, хотя герои его говорят на «по­ нятном» языке. Их стремление к живому юмору, особенно в народно-массовых сце­ нах, подчеркивает извечную тягу русского человека к нравственным началам нацио­ нального духа, когда юмор не сводится к забаве, простому смехачеству, пустому уве­ селению, а равнозначен оптимизму, радости нескончаемой жизни. Язык исторических хроник В. Пикуля вы­ разителен и сочен, сознательно ориентиро­ ван на богатые ресурсы современного про­ сторечия. Этот пласт у писателя весьма мно­ гословен: архаическая, полузабытая народ­ но-языковая структура (правда, представ­ ленная очень скупо) взаимодействует с сов­ ременными «устностями». В зависимости от художественного контекста речевой строй подчас формируется резко подчеркнутыми грубыми словами и оборотами типа «Круши псов! Дави гадов!», «паскудник», «дурень» и т. п. К примеру, язык романа «Фаворит» пестрит вульгаризмами, просторечными но­ вообразованиями из нашего времени — даже в авторских описаниях, ремарках, отступле­ ниях, но это вовсе не мешает воссозданию отображаемой реальной действительности. «Лишь после битвы, когда врачи взялись как следует за раненых, обнаружилось, что на эскадре сражались и женщины, скрывав­ шие свое природное естество под матрос­ ской одеждой. Это был извечный грех рус­ ского флота (впрочем, и английского тож е): как ни проверяли корабли перед отплытием, бабы все равно находили способы затесать­ ся в состав экипажей». Понятно, что не речевая «экзотика» сама по себе прельщает писателя, а стремление с ее помощью ярче передать дух отображае­ мой эпохи, народное мироощущение, прони­ занное подливным патриотизмом. С тонкой иронией и даже с сарказмом, используя прием несобственно-прямой речи, В. Пикуль дает принципиальную оценку определенным явлениям, имеющим глубокие социально-ис­ торические корни,— например, масонству. «Извечная истина: всякий, вступающий в масонскую ложу, хочет он того или не хо­ чет, втайне обязан принадлежать не инте­ ресам государства, а лишь тайной внешне­ политической силе, цели которой ему не всегда известны, но приказы которой всегда обязательны. Масонские идеи космополи­ тичны, они отвергают чувство патриотизма. Балтийская ложа «Нептун» находилась на флагманском «Ростиславе», в ее составе бы­ ли почти все офицеры корабля и даже (не удивляйтесь!) матросы, которых, наверное, соблазняли не столько масонские «градусы» познания, сколько конкретные градусы того вина, что выставлялось на столы в конце заседания. Сам масон «высоких градусов», князь Репнин не сказал Потемкину (нена­ вистнику масонов), что Герцберг, министр иностранных дел Пруссии, подчиняется в ложе видному масону Бишофсвердеру, и вся эта прусско-масонская шайка, во главе с масоном-королем, мечтает растащить Польшу по кускам, как волки в ночном ле­ су растаскивают свою добычу». В романах В. Пикуля ярко выражено ав­ торское начало, как правило, в форме ска­ зового монолога. Писатель не хочет быть равнодушно-беспристрастным наблюдателем прошлого, его гражданская позиция четко и недвусмысленно определена. Намеренно усиливая сатирическую подсветку в карти­ нах, изображающих быт и нравы королев­ ских и царских дворов, автор «заставляет» подчас и своих героев решать «языковые» проблемы. «...Екатерина желала изгнать не только чуждые моды, но и слова пришлые заменить русскими. Двор переполошился, сразу явилось немало охотников угодить императрице, ей теперь отовсюду подсказы­ вали — Браслет — зарукавье, астрономия — звездочет, пульс — жилобой, анатомия — трупоразодрание, актер — представщик, архивариус — письмоблюд, аллея — про- сад... Екатерина долго не могла отыскать сино­ ним одному слову: — А как же нам быть с иностранною «клизмою»? — Клизма — задослаб!— подсказала фрейлина Эльмпт. — Ты у нас умница,— похвалила ее ца­ рица...». Нередко В. Пикуля упрекают в том, что он якобы «страдает» отсутствием литера­ турно-языковой культуры, не индивидуали­ зирует речь своих героев: аристократы, дво­ ряне, придворные вельможи, дескать, гово­ рят у него, как извозчики... Упреки эти без­ основательны. Писатель тонко чувствует лексические нюансы различных слоев рус­ ского общества XVIII в. В самом деле, ка­ ким еще, если не смешанным с простонарод­ ным, «кучерским», мог быть лексикон ека­ терининских вельмож — вчерашних солдат, лакеев, конюхов, обязанных своим сказоч­ ным возвышением невероятному случаю?.. Словно ветер, в аристократические салоны Петербурга, наряду с французоманией, вор­ вался язык дворов и улиц, язык ходовой, непринужденный, живой. Лихой рубака, завсегдатай кабаков и пьяных гульбищ, си