Сибирские Огни № 002 - 1990
ся учитывать желания, интересы других жильцов. Однако верно и то, что полжизни провести в общаге, — это не мед. Говорил, слушал невеселые признания Майи, а сердце колоти лось, колотилось: «Пришла! Пришла!» Но нужно же было угощать гостью... А чем угощать?.. Свои любимые пирожки с повидлом он уже успел слопать... о Кинулся собираться в магазин и все боялся, что Майя не захо чет ждать, уйдет. Но она согласилась подождать и даже, смущенно потупившись, сказала, что не против бы выпить вина. О да, конечно, он купит и вина, это прекрасная идея — вы пить по такому случаю... Как летел он по улице с хозяйственной сумкой в руке!.. Как лихорадочно носился по гастроному и нетерпеливо, нервно реаги ровал на всякую малейшую задержку! И как славно они поужинали!.. Вино сняло, растопило некото рую натянутость, скованность, бывшую в обоих; они заговорили свободнее, душевнее, стали вспоминать, как познакомились благо даря зеркальцу, забытому в ящике стола... — Я тогда обнаружила у тебя в столе целый гарем... — с шутливой многозначительностью напомнила Майя. — Ах, гарем!.. — вспомнил и Костя, и оба смеялись, удивля лись, что с того дня прошло-пролетело уже более двух лет. Да, у них уже было что вспомнить, была уже своя история. Спохватившись, Костя стал собирать грязную посуду, понес ее на кухню мыть, а когда возвратился, то увидел, что верхний свет в комнате потушен и горит лишь настольная лампа. Одежда Майи висела на спинке стула, а сама она лежала в постели; под клет чатой материей пледа угадывалось ее тело. Костя так и застыл на пороге. — Закрой же дверь... — с легкой укоризной в голосе произ несла Майя. И когда он это сделал, позвала его. Почти не веря в реальность происходящего, он подчинился ей, и все дальнейшее произошло как бы само собой... Только потом, когда они уже вновь лежали рядом и приходили в себя, он испытал состояние счастливого потрясения. — У меня как-то даже ноги отнялись... — едва слышно про шептала Майя. И лицо ее, освещенное слабым светом отдаленной настольной лампы, с полуприкрытыми глазами, с припухшими губа ми, излучало невыразимую словами прелесть. Косте нравилось, что она почти не красится, что ресницы у нее от природы черные и длинные, а брови — дивного разлета. Ей и помады-то для губ не нужно было — они и так горели, и лишь иногда она увлажняла их кончиком языка — чтобы блестели. ...А утром Костя шагал на работу и все удивлялся — то ли с глазами что случилось, то ли мир действительно изменился. Что- то новое, не бывшее ранее, появилось во всем: как-то не так вы глядела улица, дома, прохожие, машины... Он прислушивался к себе и не узнавал себя. По всему телу, по каждой жилочке пробе гали волны вчерашнего, ночного, и в душе крепло чувство полно ценности, ощущение глубокого покоя. Он нес свое тело легко и работалось ему в тот день как бы играючи, и силы он в себе чув ствовал столько, что мог бы, наверное, гору своротить. Придя после смены домой, жадно озирал свою комнату, и ему казалось, что все здесь хранит память о Майе... Он будто наяву ви дел, как, проснувшись, она спустила с кровати длинные стройные ноги, как черная сорочка облегала грудь, талию и лишь самую чу точку прикрывала сомкнутые бедра. Вот Майя встала, чтобы одеть ся, и Косте казалось, что от ее тела по всей «хибаре» разлилось волшебное свечение и прогнало изо всех углов сумрак одиночества.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2