Сибирские Огни № 001 - 1990
И вновь набросился на книги, вновь стал делать по утрам гимна стику и обливаться холодной водой, стал ездить на концерты и в театр; снова принялся помогать многодетной и беременной Розе распространять на заводе театральные билеты. Да и работал теперь с подъемом, пусть искусственным, «нака чанным», но с подъемом. Снимал с кульмана один чертеж за другим, бегал подписывал их по всем инстанциям и буквально завалил бел ками копировщиц во главе с Лией Татаркиной. «Ты вот не веришь в человеческий разум и убежден, что мир скатывается к армагеддону... — мысленно и задним числом спорил он с Зарубиным,— а между тем спасение есть. И оно, как ни крути, в нашей с тобой работе. В безоглядной работе...» Однако когда попытался высказать эти мысли Зарубину в ку рилке, тот почему-то пришел в раздражение и назвал его оптимизм телячьим. — Человечество— явная ошибка природы...— цедил Зарубин сквозь зубы; при этом щурил левый глаз и, точно, был похож на киношного разбойника, который прицеливается из-за болотной коч ки.— Природа в людях не нуждается... Человечество — как инород ное включение, как злокачественная опухоль на здоровом теле при роды... И ядерный огонь явится как исправление ошибки, как удале ние этой опухоли... Но даже «смертельная» зарубинская философия и его оскорби тельное раздражение не повергли Костю в уныние, в пессимизм, хотя он и не нашел убедительных возражений... «Спасение только в нашей безоглядной работе!» — твердил и твердил себе, снимая с дос ки очередной готовый чертеж. А когда между делами мысленно возвращался к прошедшему, считай, лету, когда эпизод за эпизодом перебирал в памяти отноше ния с Майей, то мысли его теперь были гораздо трезвее. Многое в своем поведении казалось теперь жалким, смешным, глупым. И он тихо радовался этой осенней трезвости, этой ясности мыслей — буд то подрос, елки-палки, поднялся на ступеньку над самим собой... За многие слова и поступки теперь делалось стыдно. В поездке за город накуролесил... С Мытищевым разругался... На пляже в драку полез с тем голенастым... И Костя заливался краской, бормотал себе под нос, склонясь над чертежом: «Ну что ж, что ж!.. Наверно, не я один... Другие тоже небось бывают жалкими, наивными, смешны ми...» И приходил к выводу: «Правильно, что поставил перед ней ультиматум! Если сердце повернется ко мне, то она после колхоза придет, и мы будем вместе. А не придет — все кончено. И на этот раз железно...» ...Укрепил, поддержал в нем этот подъем неожиданный приезд брата Павлика. Тот появился в общежитии под вечер, прямо с вок зала, заполнил комнату решительными, немного неуклюжими дви жениями крупного тела, шелестом новехонького плаща, густым го лосом, сиянием славной толстогубой улыбки. Приехал, говорит, сда вать экзамены в юридический, и ехать решил в одночасье, потому и не писал в письме. Братья обнялись, неловко потискали друг друга. — У тебя тут как?..— спрашивал Павлик, снимая плащ и оста ваясь в добротном, несколько старомодном, «сельповском», костюме. —Переночевать-то пару ночей... — О чем разговор!— отвечал Костя.— Вот кровать свободна, Коля у нас в отпуске... Павлик жил с семьей в Кузбассе, в Киселевске, работал на шах те забойщиком, да не просто работал, а был бригадиром, ставил там какие-то рекорды, портрет его красовался на Доске почета. Костя это видел, когда года три назад гостил у них. Собираясь на работу, в забой, Павлик выпивал литровую банку молока, крякал и говорил своим дочкам, школьнице Аленке и малыщкц Зоеньке: «Ну, дочи, пошел папка давать страда угля...» ;.)Т , ;
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2