Сибирские Огни № 001 - 1990

«Книги?.. А зачем их читать?!.» «Ловко лежит — почему не украсть?!.» «Люблю, чтоб в колбасе поболе сала!» «Если в пирожке волосина — бабу этим пирожком по морде. Гадом буду — по морде!..» Гришка слушает Василия, мотает на ус, учится у старшего товарища жить. При этом оба стакан за стаканом вливают в себя «бормотуху», с хрустом жуют лук и редиску, съедают неимоверное количество колбасы... Терпели, терпели Костя с Мытищевым бардак в комнате и од­ нажды взорвались, вытурили Василия вон, хотя Гришка и встал на дыбы. Несколько дней дулся, не разговаривал, пыхтел, но по­ степенно отошел. Гулеванить в комнате перестали; да к тому же и Василия вскоре лишили водительских прав, и он подался в де­ ревню, заделался механизатором на скотном дворе («Корова много умней человека!»). Сам же Гришка спустя какое-то время обзавелся баяном, на­ чал ходить в вечернюю музыкальную школу. И хоть до чертиков надоедает бесконечными «гаммами» да полонезом Огинского, Кос­ тя стойко переносит рев баяна — музыкой человек увлекся!.. Да­ же мечта у человека появилась — осилить баян и тоже податься в деревню, поступить завклубом... ...И вот теперь, лежа в темноте и поджидая Мытищева, Костя чувствовал к нему больше неприязни, чем даже к Василию... В конце концов тому многое можно простить. Был беспризорником, грамотешка ничтожная, воспитания никакого. А вот Мытищев — сынок столичных океанологов, с младых ногтей жил в прекрасных условиях, имел все возможности совершенствовать себя, быть вос­ питанным, добрым. Вместо этого у него барское презрение ко все­ му современному, к убогим, по его мнению, современникам. То и дело слышишь от него о том или ином человеке: «Это человече­ ский шлак!..» А сам-то... Как малодушно ведет себя этот аристократ в ка­ вычках, когда главный выкликает добровольцев на стройку, на пе­ реборку картошки или в колхоз!.. Отбояривается любым способом. «К сожалению, — признался однажды Косте, — меня с детства не учили простому труду...» «Вот ты-то, Мытищев, и есть человеческий шлак! — думал те­ перь Костя, посматривая на часы. — Развел тут дамскую заботу о своих ногтях, усах и пятках!..» После того как они сообща выдворили Василия из комнаты, Мытищев разразился целой речью. «Быдло приобрело необыкновен­ ную власть! — с негодованием говорил он. — Куда ни сунься: в такси, в ЖЭУ, в билетные кассы — везде сидит быдло и издевает­ ся над тобой... В то время как место этому быдлу —в лакеях, в ко­ нюхах, в дворниках. А мы трепещем перед ним... Раньше если инженер, так это был инженер! Врач, так это был врач! А быдло, оно и было быдло. И оно знало свое место... Ведь почему золотой век в Афинах дал невиданный взлет культуры, прогресса?... Да потому что впервые в истории человечества появились люди, у которых голова была свободна от забот о хлебе насущном. Всяк знал свое место: раб, илот, воин, оратор. То же и в России девят­ надцатого века. Было разделение труда, каждый сверчок знал свой шесток. Кучер, кухарка, чиновник, музыкант... А у нас же снова все смешалось, как три тысячи лет назад. У нас кандидат наук строит коровник, инженер перебирает гнилую картошку... Причем все интеллектуалы бегают с авоськами по магазинам, часами про­ стаивают в очередях... Сколько великих открытий похоронено на картошке и в очередях!..» Прежде в подобных суждениях Мытищева Косте виделась ка­ кая-то, пусть горькая, правда. И о культе личности, об уравни-