Сибирские Огни № 001 - 1990

гигантский лучник запустил эту стрелу из северных дебрей, и она, падая на землю, замерла, упершись острием в каменистый берег Оби, обозначив веление времени: столице новой Сибири быть тут!»... Прервем эти цитаты, чтобы обратиться к стихам Сергея Маркова того времени. Хо­ тя разве не поэзией — звучной, метафорич­ ной стали строки о полете с прославленным асом тех лет?! Ведь тогда даже для ви­ давших виды людей полет на «аэроплане» был едва ли не равен нынешнему космичес­ кому. (Л. Мартынов, например, в своих «Воздушных фрегатах» посвятил целую главу описанию полета с тем же Песке). У С. Маркова есть немало стихотворений, посвященных авиации и людям неба — от воздухоплавателей первой мировой, летав­ ших на «этажерках», до современных по­ корителей Арктики. Но хочу привести сугу­ бо лирические строки, обращенные к жен­ щине, они написаны в Новосибирске: Нет, я, наверное, не устану Жить и бродить по этой земле, Хоть сердце, подобно аэроплану, Порой скользит на одном крыле. Бродить по глади рыжего луга, С тобой одной сторожить облака? Пойду и на это, лишь пусть упруга Будет, как губы, твоя рука. А может быть, сак упрямые звенья Порву я, как беркуты рвут кусты? Я научусь не бояться паденья, А если уж падать — так с высоты... Именно в любовной лирике, в стихах о самом сокровенном сильнее и рельефнее всего проявляется мировосприятие худож­ ника, насыщенность его психологии реаль­ ностью, зримой лишь ему одному. Дело не в «аэроплане», упомянутом в первой строфе, — весь эмоциональный план сти­ хотворения «Тревога» свидетельствует о том, что его автору ведомы такие меры чувств, какие могут быть лишь у человека, «познавшего бешенство полета», в подне­ бесье ощутившего притяжение земли... Уже в ранних стихах Маркова природа, душа и техника не оторваны друг от друга, су­ ществуют лишь во взаимодействии: металл мертв без сердца, ума и рук — истина, к осознанию которой общество стало прихо­ дить лишь недавно. В Сибири поэт стал подлинным рудо­ знатцем... Нередко, когда мы в поэтических произведениях встречаем такие слова, как «алмаз», «изумруд», или сравнения чего- то очень дорогого и заветного с золотом — это всего лишь условно-риторические об­ разы, их авторы слабо представляют себе предметы, называемые ими. Многие из тех, с кем довелось в 1926—1928 годах бок о бок жить и работать журналисту и поэту С. Маркову, были разведчиками богатств почвы, взрезавшими пласты истории земли в самом буквальном смысле, геологами, археологами, гидрографами, почвоведами. С тех пор и для него имена металлов, руд, полудрагоценных и драгоценных камней стали конкретными. Он знал их професси­ онально, извлекал их из почвы в «поле», исследовал в «камералке», открывал их с товарищами по экспедициям — это слова из его рабочего лексикона. Вот лишь одна строфа из «Ночи в горах»: «Потом ворвал­ ся ветер из Гоби, //Корни кустов обнажил, //И з красной дресвы, из гранитной дроби //Выкатил красный берилл». В Саянах, в Забайкалье, в бурятских сте­ пях, в тувинских дебрях — где только не довелось побывать тогда Маркову. Огром­ ное впечатление на него оказали легенды и мифы народностей, населяющих сибир­ ские просторы, отозвавшись и в поэзии его, и в прозе, и в историко-этнографиче­ ских исследованиях. В архиве поэта хранит­ ся восторженное письмо к нему академика М. П . Алексеева, касающееся их общих изысканий в сфере тюркско-монгольской древности, еще точней — поисков «Золотой бабы», той самой загадочной богини, чье скульптурное изображение почиталось мно­ гими народами Центральной Азии, Сибири и Поволжья как символ «праматери» че­ ловечества. «Золотая баба», «Белая Тара» или «Дара-Эхе» не раз появляется в «азий- ских» стихах Маркова. Это ее якобы видел в лицо «Жирный лама Жамьян-жамцо, пог­ рязший в смертном грехе» («Белая Тара»). Это она в образе живой и прекрасной жен­ щины являлась герою-страннику в Стране Антилоп, в забайкальских горных чащобах: И Тара, богиня Белая, Дала мне молчанья зарок. Красавица меднотелая Хранит незримый исток. Спросила, вонзаясь ресницами, В лазоревую гряду: «Придешь ко мне за Жар-птицею?» И я ответил: «Приду!» — так писал Марков-поэт; а Марков- исследователь посвятил через годы «Золо­ той бабе» одно из своих интереснейших эс­ се, которое поразило своей новизной и ар. гументаиией ленинградского академика... «Великое кочевье» журналиста и писате­ ля сводило его с людьми, существовавшими словно бы в разных веках: с высшим са­ новником Тибета и воспитателем Далай- ламы, с китайскими революционерами, с участниками воздушных и морских экспе­ диций, с учеными, чьи проекты были ус­ тремлены в дальнее грядущее. Вот отрывок из записи о встрече с искателем Тунгусско­ го метеорита Л . Куликом. Поначалу ис­ следователь, считавший журналистов людь­ ми несерьезными, отказался беседовать, но, пишет Марков, «...я начал доказывать, что не все журналисты «верхогляды», и прочел стихотворение Леонида Мартынова «Безум­ ный корреспондент». Кулик бросился меня обнимать. И мы просидели весь вечер. Уче­ ный читал стихи: «Где же наш чудесный метеорит?» Когда Л. А. Кулик терпел бедствия в тайге, я выступил в печати и по радио, принял участие в организации помощи искателю тунгусского чуда...» В «Сибирских огнях» собралось тогда целое созвездие талантливых литераторов, ставших друзьями молодого поэта. Вот имена лишь некоторых из них. «Король пи­ сателей Сибири» Антон Сорокин, человек авантюрного характера и поразительного трудолюбия, творческий наставник Вс. Ива­ нова и других прозаиков. Вивиан Итин, поэт и неутомимый следопыт Севера. Автор первого советского романа «Два мира» Вла­ димир Зазубрин. Строгий ученый и страст­ ный лирик Петр Драверт, занимавшийся минералогией — и ставший в этом настав­ ником «сибирского костромича»... Молодой писатель, но «старый» автор «Правды» Иван Ерошин... И, конечно же, в ту пору самый близкий друг Маркова — Леонид Мартынов: оба молодых поэта говорили не только о поэзии, они обсуждали новейшие научные гипотезы, мечтали об освоении под-