Сибирские Огни № 001 - 1990

Сказе Б. Василевского этого нет, есть раз. думье, стремление сформулировать еще не названное и описать состояние героев в минуту его постижения, а не позже, зад­ ним, как говорится, умом, который всегда стремится все свести к чему-то известному и однозначному. Хотя в итоге этих разду. мий не рождается некая новая идея, на­ оборот, к вечным понятиям обращаются мысли героя и читателя, но в ситуации не­ ожиданного столкновения мелких, частных забот и какого-то объективно существую­ щего внутри тебя закона это и является открытием, именно открытием, а не фи­ нальным сообщением априорного авторско­ го знания. Причем, конечно же, важна не ценность вывода, итога рассуждений главного героя, ибо перед нами не философский трактат, — важно то, что автор сумел нам показать мир души человека в момент поиска это­ го итога. В «Урне с прахом» рассказывается о том, как после смерти сестры герою при­ шлось наблюдать кремацию, затем везти ее прах на родину и хоронить на деревен­ ском кладбище. Именно со времени посе­ щения крематория беспокоят его тревож­ ные и какие-то незаконченные мысли, в чем-то неразрешимые вопросы. И поток этих размышлений естественным образом переходит в несколько иное русло после похорон, что психологически очень точно. Автор (в этом случае можно, как пред­ ставляется, смело отождествлять героя- рассказчика с автором) не нашел одно­ значно-успокоительного ответа на многие вопросы, но итог все же есть — итог как труд души автора и, хочется верить, чита­ теля, как путь через новый пласт чувств и мыслей. От вновь и вновь возникающего внутри ощущения неловкости, ненормаль­ ности церемониала кремации («эта жуткая пародия на церковь») к извечному вопро­ су: что остается после нас на этой земле? Б. Василевскому, на первый взгляд, то­ же можно было бы адресовать упрек в не. великой оригинальности. Но — если гото­ вая схема задавала бы в тексте мысли и действия героев. У Б. Василевского иначе. Вот, скажем, один из смысловых узлов: «...Мы сидим здесь... деловито пьем и закусываем, и под конец Игнат даже рас­ сказал что-то смешное, какой-то анекдот из деревенской жизни, а все от того, что при­ вез я и похоронил этот абстрактный, гео­ метрической формы предмет. А вот если бы привезли мы Валю, как и бабушку ее, и мать, обязательно собралась бы вся де­ ревня, и бабы всплакнули бы, и жалостли­ вая Паня поголосила». В тексте данный эпизод отстоит от собственно сцены похорон урны с прахом, это — позднейшее осмысление, и такие выводы героя не были предвосхищены описанием той сцены, тон которой спокой­ ный, лаконичный, почти стенографический — соответствует как раз чувству-пред- шественнику высказанных ниже мыслей: немому пока еще, сдержанному недоуме­ нию — что-то, мол, мы не так делаем. Иное дело в рассказе Б. Екимова «В той стране...», о котором уже шла речь. Там то- 'же автор и рассказчик тождественны. «В той стране...» — иллюстрация готовой ис­ тины. С первых строк ощущаешь противо­ поставление того, как проводит отпуск глава семьи, приезжающий в гости к своей деревенской сестре, шумному, жадному от­ дыху, свойственному его чадам и домо­ чадцам. В обеих вещах — лирическая форма по­ вествования. Но в рассказе Б. Василевско­ го движение, и поиск, и неоднозначность — потому что автор «Урны с прахом» как бы проводит эксперимент над собой. Точ­ но и, может быть, даже педантично вос­ производит он ход событий и связанных с этим размышлений. Однако дотошность, внимание к подробностям и оборачивают­ ся некоторой смазанностыо, рыхлостью текста, словно бы сбит фокус. Возможно, все же была необходима если не более строгая выборка штрихов, деталей, под­ робностей, то по меньшей мере их иерар­ хия: где протокольная точность и соот­ ветственный тон, а где косвенное упоми­ нание, выразительная скороговорка. Тогда не было бы мешающих, ослабляющих впе­ чатление длиннот такого рода: «И еще я заметил: провожающие — я имею в виду тех, которые плакали,— очень быстро, как только закрывались створки, успокаива­ лись, точнее, это было не успокоение, а растерянность, да, растерянность я читал на лицах выходивших оттуда, и эту расте­ рянность я определил бы в словах: «Где же он (или она) ? Над чем плакать теперь?» На кладбище — другое дело, там хотя и гроб заколотили и засыпали, но вырос хол­ мик, единственный и точно обозначает мес­ то, где он, и можно сюда приходить и пла­ кать. Над чем же здесь? Над черными за­ крывающимися створками — частью ма­ шины? Или выбегать и плакать над дым. ком, на мгновение, ну не более как на чет­ верть минуты сгущающимся над трубою? И к какой трубе бежать, мелькнуло у ме­ ня, ибо здесь сразу же усопшие разделя­ ются «одесную и ошую»?!» В отличие от сюжета «Урны с прахом», сюжет рассказа «Под богом» Александра Верникова («Урал», 1989, № 2) представ­ ляется вроде бы сочиненным. Но какая, оказывается, разница между изобретением «примеров» (с чем мы уже достаточно по­ знакомились) и изобретением для своих героев таких обстоятельств, такого пово­ рота событий, которые позволили бы ярко, резко, как при вспышке магния, высве­ титься характерам двух персонажей, их взаимоотношениям. Это удалось А. Вер­ никову. Немного взбалмошная, восторжен­ ная, даже холерически-непредсказуемая героиня; сдержанный, ироничный, в чем-то намеренно ведущий себя контрастно ге­ рой... Его давняя самостоятельность по отношению к родителям. И в то же время он признает — пусть молча и с усмешкой — немалое значение факта формального представления родителям своей подруги. Все это ч и т а е т с я в рассказе. Как и то, что сравнительно меньшую ценность пред­ ставляет конечная цель поездки (отстали от поезда — ну и ладно), а по-настоящему значительно — что они рядом, вместе... Вот что содержится в коротком тексте, ко­ торый, в сравнении с рассказом Б. Васи­ левского, хорош еще и соразмерностью замысла и исполнения, лаконизмом и плот­ ностью письма — ничего лишнего.