Сибирские Огни № 001 - 1990

тамонова — живой человек, и именно об­ щение с нею, а не «ракетные» метафоры делают Мару более индивидуальной, более постижимой, л о г и ч н о й . «Мара за сорок минут справилась с работой, кинула мне юбку, назвала цену. Цена оказалась на де­ сять рублей выше условленной. Так не де­ лают. Мне стало стыдно за нее, я смути­ лась и мелко закивала головой: дескать, все в порядке... — «Молнию» сама вошьешь, — сказала Мара, — у меня сейчас нет черной. Значит, она взяла с меня лишнюю десят­ ку за то, что не вшила «молнию». Но главное, конечно, то, что в странном приятельстве двух непохожих женщин есть сюжет из н а с т о я щ и х . (Нельзя же счи­ тать настоящим сюжетом сочинение, нани­ зывание жизненных перипетий). А тут В. То­ карева задерживает наше внимание на лю­ бопытном социально-психологическом фе­ номене: люди, казалось бы, вполне само­ стоятельные и мыслящие, случается, попа­ дают в зависимость от существ совер­ шенно особого склада, чей секрет — не. известно в чем (решительность? апломб? преуспевание?). Это есть, есть в жизни, не надо и придумывать. «...Отказать было невозможно, потому что на ней была настоящая шуба, а на мне синтетическое барахло, и еще потому, что она д а в и л а » . «Итак, червяк был заглотан. Вместе с крючком. Теперь Мара могла дергать ме­ ня за губу и водить в любом направ­ лении. Так она и сделала». Именно в этих эпизодах восстанавли­ вается живое кровообращение у токарев- ской фразы, настоящей становится ирония, не сбиваясь более в пустое ерничество. «Трагедия делает человека выше, но Ма­ ра и тут успела остаться собой. Она за. сунула в нос чеснок — у нее был нас­ морк, а чеснок обладает антисептическим действием — и захрапела, поскольку нос был забит... Я заснула под утро. Но тут проснулась Мара. Она нуждалась в сочув­ ствии, а сочувствовать может только бодр, ствующий человек...» К сожалению, эти куски перебиваются длинными «биографическими» массивами, и когда автор снова обращается к «друж­ бе» двух женщин, то получается воз­ вращение в исходную точку. Карандаш об­ водит уже довольно ясно намеченные линии, развития нет. Автору, конечно, виднее, но, быть мо­ жет, В. Токарева прошла мимо хороше­ го замысла, лишь слегка задев его. Да, читатели лишились интересного рас­ сказа, зато узнали, что «молчать можно по двум причинам: от большого ума или от беспросветной глупости», что «во Франции культ женщины» и что Никита Сергеевич — «первый и единственный пока глава государства, которого убрали при жизни и он умер на пенсии». Информация, что и говорить, ценная. Относительно последней цитаты хочется сказать еще и следующее: заметно в этом высказывании, равно как и в цитировавших­ ся выше «исторических справках», желание просто коснуться вчера еще запретного плода. Желание по-человечески вполне по­ нятное, но на пользу ли оно литературе? Маразматик на ответственной работе, Лит- консультант-службист, вполне осознающий свою роль винтика в не им придуманной машине. Эти фигуры встречались и в до­ перестроечной литературе. Правда, все же обрисованы бывали не так, как в рассказе Э. Русакова «Пуля, лети» («Юность», 1988, № 1) и в небольшой повести В. Зуева «Правила игры» («Октябрь», 1988, № 2). Встречались, скорее, наброски, сделанные с той легкостью пера, которая уже сама по себе придавала описываемому характер казуса, не создающего ряда и годного как раз для орнамента, для фона. И фон, тканный из таких, второстепенной важ­ ности, обобщений, анекдотца, бытовых под­ робностей во многих произведениях прозы был главным доказательством того, что так называемые «правда жизни» и «правда ли­ тературы» все же имеют точки пересече­ ния. Сегодня эти герои получили возмож­ ность передвинуться в центр повествова­ ния, полного, естественно, откровенности и прямоты: ведь надо же, наконец, сказать об этом — без снисходительной улыбочки, призванной обозначить наше здоровое от­ ношение к этим нетипичным и обреченным на вымирание явлениям... Итак, открыто, определенно, без всяких там фигур умолчания и юмористических приемчиков (которые можно воспринимать как заведомые передержки даже тогда, когда не сказано и половины правды). Что же из этого вышло? «Пуля, лети». Герой рассказа — рек­ тор мединститута, ему 70 лет. «Для адми­ нистратора это возраст расцвета — не так ли?» — вопрошает автор. На этом же уровне и остальной «критический реализм» рассказа. В начале карьеры руководящего склеротика лежит ни больше ни меньше — предательство своего учителя на известной васхниловской сессии 1948 года, где он встал на сторону Лысенко. В шкафу у рек­ тора — собрание сочинений Сталина, при­ чем побывал этот тринадцатитомник и на самых видных местах, и в чулан ссылался — в соответствии с обстановкой. Для пол­ ноты картины — рассказывается о любов­ нице героя, находящейся в должности ас­ систента на одной из кафедр. Говорит рек­ тор языком настолько канцелярски-пусто- порожним, что это уже не отвечает за­ даче речевой автохарактеристики персона­ жа, а однозначно свидетельствует об ав­ торском произволе и примитивности его ху­ дожественных средств. Как и полагается впавшему в маразм, ректор Дмитрий Степанович то и дело уно­ сится воспоминаниями в далекие-предале- кие времена. Серый, Толян, Митяха, отец... В финале секретарша, зайдя в кабинет к руководителю, обнаруживает вместо семи, десятилетнего ответственного работника босоногого мальчишку. Интересно, как бы автор дал понять, что он уже все сказал, не будь у неге под рукой этого нехитрого литературного трюка? Ведь к самым пер­ вым строкам рассказа ничего не сумели до­ бавить все последующие. Он довольно ко­ роток. Более всего этот текст напоминает заготовку к литературной пародии, выпол­ ненной в виде реестра новейших, находя­ щихся на пути к общепринятости, штам­ пов разоблачительной прозы.