Сибирские огни, 1989, № 12

Крестьянин во мне дернулся было — хоть одним глазком глянуть, что там , а может, и руку запустить в мешок, достать горсть, деловито размять комок в пальцах — но прорваться сквозь главные мои заботы, сквозь творческие, он т ак и не смог, зато привыкший издеваться над всем и вся интеллигент-пересмешник успел-таки иезуитски шепнуть: прекрас­ но, мол, куриный помет есть — теперь он т ак и простоит до зимы на б а л ­ коне-—как его на огород отвезешь, не в рюкзаке же? — и в конце концов придется поздно вечером или раненько утречком, чтобы никто в лифте не встретил, спустить его вниз, поставить около контейнеров с мусором, подъехавшая красная «норба» или заденет его потом колесом, или вооб­ ще раздавит, и ребята-мусорщики удивятся и будут, покуривая, огляды ­ вать нашу шестнадцатиэтажную башню: в какой же, мол, интересно, квартире и кто умудряется д ержать птичник?.. — Думаешь, так просто было его привезти? — спросил сын. — Что, не давали? — Д а нет,— сказал он.— Один таксист мимо, и другой, а этот, что согласился, всю дорогу расспрашивал: что везете? — А мы говорим: опилки везем,— поддержал сына его дружок.— Опилки! — Опилки, да,— с казал я как бы мимоходом, но все-таки что-то уже припоминая.— Все правильно. А сами вы, кстати, поменяли?.. — Что поменяли? — взглянул на меня сын. — Ну, опилки. — Где? — Д а в голове,— ск а зал я.— Опилки в голове вы поменяли? Сын словно слегка задумался — может, в нем уже шевельнулось что-то из детства. — Шутка т акая? — А ты не помнишь? — Д а что-то так... смутно. А ведь я ему тогда житья не давал : «Эй, хлебальничек, а ты уже поменял?!» Это должно было выражать степень моей родительской нежности — «хлебальничек» — мы были тогда лихие ребята, оторви да брось, такие мы были парни, а, может, больше делали вид. Д а и мордашка у него, пока не удалили гланды, была, и в самом деле, больно смешная: рот приоткроет, нижняя губка совсем опустится, и глазенками своими — луп, луп. Все ему интересно, все, что ни скажешь, смешным кажется, вот и начинаешь, когда и сказать ничего такого особенного нету: «А ты поме­ нял?» И встречал его этой шуткой, и в садик с матерью провожал,— в конце концов, увидев меня, он уже кричал первый: «А ты?! Ты скажи, а ты — поменял?!» Д у р ац к а я была, естественно, шутка, сейчас бы она долго не з ад ер ­ ж а ла с ь и в младших классах, но тогда были другие времена, и т ак слу­ чилось, что ее вдруг начала повторять вся наша Антоновская площадка. Как бы вам объяснить?.. Она ведь со своим характером, стройка, со своим норовом, со своим особым достоинством, даже, можно сказать, с гонорком, со своими при­ чудами и забавами — в ней все переплелось!.. Мы как думали? Вот мы тут месим на своей Антоновке грязь, вкалываем, упираемся, мантулим, чертоломим, горбатимся — какой-нибудь заслуженный, всего на своем веку повидавший вербованный, он же бывший блатной, скривится н а ­ смешливо: «Ну, давай, давай, доброволец! Глядишь, скоро орден Сутуло- ва повесют на грудь!» А ты ему: «Между прочим, не за орденами сюда приехали, дядя!» «А-а,— протянет он, словно и действительно прозре­ вая.— Я и забыл!.. Жи л а бы страна родная — утэто и весь хрен?!» Но оно, и действительно, было так, и мы этим гордились. Мы знали себе цену, и знали, что в столице, которая никак не соберется привести в чувство наших поставщиков да проектировщиков, в будний день, к с ож а ­ лению, н а м— другая цена, пониже, и ничего тут не сделаешь, там, в Москве, хватает и других забот, мы ведь у нее не одни, но если вдруг