Сибирские огни, 1989, № 12

показать, что хочет получить за коня рубль или два, а солдат ему пред­ лагает абаз'. Вдруг, к общему удивлению, продавец соглашается. «Ну, куда ты коня купил,— говорит как-то фельдфебель солдату,— что ты с ним станешь делать?» «Да перееду через речку и брошу»,— отвечает тот, не задумавшись. На базаре картина была поразительная. С раннего утра до позднего вечера толпилась масса народа: абадзехи, шапсуги, греки, турки, наши солдаты и офицеры. Главный предмет торговли было оружие: горцы зн а ­ ли, что в Турции его носить не позволят. Дорогие шашки в богатой оп­ раве отдавались за бесценок — то, что прежде ценилось 200, 300 рублей, здесь можно было купить за 30, 40 рублей. З а древний, хороший клинок отдавали десятки рабов, сотни баранов, теперь же все пошло прахом. С каждым днем прибывающие турецкие кочермы нагружались пересе­ ленцами. Горцы на воздух стреляли из ружей, прощаясь с родиною, где находились могилы их отцов и дедов. Некоторые, выстрелив в последний раз, с отчаянием бросали дорогое оружие в морскую пучину». Что было, то было. О, маленькая Адыгея, великая мать черкесов — и беспредельно храб ­ рая, и гордая — без огляда, и мужественная — без края, и жестокая, как в те поры — все, и коварная, и бесшабашная, и — как дитя доверчивая... «Смерть наездника в бою — плач в доме. Потеря оружия — плач в народе». Такая пословица. «Англия и Франция являются первыми среди народов мира и были большими и могущественными еще в те времена, когда Россия пришла в маленькой лодке и получила от нас разрешение ловить рыбу в Азовском море»,— это из «Декларации независимости». Крик отчаяния из обраще­ ния «К монархам Европы и Азии». И с величайшей учтивостью лгала боявшаяся не только возвышения России Европа. Грубо и вероломно — Азия. Р. Трахо в книжке, изданной в 1956 году в Мюнхене, пишет: «Там, где на окраинах Турции поселялись черкесы, кладбища возникали рань­ ше деревень». У меня в руках — ксерокопия, но переплетена она получше иного подарочного издания. И фамилия автора, и название — «Черкесы» — на алом фоне любовно тиснены золотом... Болит, болит! Отболеть совсем это не может — равносильно потере народом памя­ ти. Но ведь должны были и выговориться историки, и отплакать поэты... Так вышло: сперва было некому. Потом стало считаться неприлич­ ным. Зачем?! Кто, мол, старое помянет... Не лучше ли, не безопасней уткнуться в страсти по Габриэлю Маркесу! Дался нам этот знаменитый колумбиец! При всем при том, что имя его в переводе с испанского означает при­ мерно то же самое, что по-нашему, по русски,— Георгий Марков, не т а ­ кой уж он великий писатель! Славу в России обеспечил ему прятавший от нас собственные боли и беды, выстригавший из истории все, что счи­ тал в ней как бы совершенно ненужным, родной наш — не к ночи будь помянут — чиновник. «Сгинь! — кричим ему нынче чуть ли не хором.— Сгинь, сатана, сгинь!» Когда же, и действительно, сгинет?! Он давно позабыл, что в России братанье — когда обмениваются нательными крестами; никогда не знал, что на Кавказе братались, делая надрез на руках и прикладывая одну ранку к другой — кровь смешивая; он и предположить не может, что брататься можно и шашками — когда' крови, к несчастью, бывает чересчур много. Яростного перезвона металла он никогда не слышал — ему его с ус- ' Двадцать копеек.