Сибирские огни, 1989, № 12

Анучиной наповал. Этим ж е летом (как утверждает В. Н. Васильев, брат поэта, шел 1928 год) Павел привел свою любимую в родительский дом. Возможно, состоялись смот­ рины, потому что Виктор Николаевич Васильев помнит, как его мать Глафира Матвеев­ на и Галина долго гуляли и говорили в саду. Жизнь распорядилась таким образом, что Павел и моя мама почти не смогли жить вместе, часто находились в разных городах. Гстественно, между ними шла переписка. ПИСЬМО ПЕРВОЕ, предположительно — летом 1929 года Здравствуй, Галина! < . . . > Но письмо все-таки я получил. Письмо чудное. Причем можно читать чудное и чудное. Оно, по-моему, очень искренне написано и даж е по-своему лирично. Как это у тебя там «и мне вдруг сделалось грустно, как тогда под твоей рукой,— готова была пла­ кать». Прямо тургеневский оборот. Позволь мне, Галина, быть тоже искренним, конечно минус лирика и минус Тургенев. После твоего отъезда я здесь порядочно пил в «Аквариуме» и других злачных местах. Сопутствовала мне, конечно, «омская сборная», в которой наряду с такими громкими именами, как Забелин, были и более скромные, как, например, Казаков и некто Куксов. О Куксове, кстати, стоит сказать пару слов. У него, понимаешь, есть стихи, в которых буквально говорится; «Хохочи и безумствуй, поэт, над зеленой тоской алкоголя!» Вот умора... Ну, Галинка, ведь ты же должна понять, что в Омске страшно скучно, и даже в письме к тебе я стараюсь развлекаться. Строго придерживаясь правды, нужно сказать, что везде одинаково скучно. Вариа­ ции скуки. И это вполне понятно. Безразлично — играй ты на этом свете фарс, трагедию, драму — и все равно кончишь таким скучным гробом, что у тебя волосы на голове ды ­ бом встанут. Тривиальный, бездарный конец. И снова. Талиночка, не думай, пожалуйста, что у меня мрачное настроение. В СССР едва ли найдешь второго такого розового и беспечного парня, как я. Д а и потом, я на­ перед знаю, что если начну смотреть на все сквозь черные очки, то «е встречу у такой девушки со спелым румянцем, как ты, никакой поддержки. Итак, оденем розовые! Я с нежностью думаю о тебе, Галинка, прихожу к сторожу и задумчиво кладу го­ лову ему на плечо. Он рвет волосы. Я уверен. Талиночка, что мы с тобой скоро-скоро встретимся. Ведь я выезжаю 28-го числа. Передавай же привет безмерно мной уважаемой Евгении и жди меня в Москву. < . . . > Как видно из письма, оно написано летом, предположительно в 1929 году. Галина уехала на каникулы в Москву, в гости к Евгении, и сразу же написала Павлу. А тот прощается с друзьями и тоже торопится в Москву. От скуки провинциального города в столицу, в центр культурной жизни всей страны. Намерения его самые серьезные — при­ ехать в Москву не на несколько дней, как Галина, а навсегда. Вместе с тем ему груст­ но, он приходит к месту былых свиданий с Галей, к «сторожу», так, я думаю, они назы­ вали какую-то им двоим знакомую собаку, обитавшую в тех местах. Несомненно, что Павел с удовольствием надевает «розовые очки» вместо черных. Он полон сил, он уверен в своем предназначении поэта, а его «пессимистические» рассужде­ н и я— просто мальчишеская рисовка перед Галиной, вызывающая добрую улыбку пони­ мания; парень знает, верит, что будет успех! ПИСЬМО ВТОРОЕ Галина! Стало невозможным то, что ты «е пишешь. Стало душно и так нехорошо, тревожно на душе, что хоть все бросай да топись. Галина, что такое, почему? Неужели ты сама не хочешь писать мне, отвечать мне, разговаривать со мной. Может быть, и это, может быть, и что-нибудь другое... Не все ли равно мне? Горько, больно — вот все, что могу сказать. Р азвожу руками. Неужели и в самом деле все так глупо и бездарно скроено на свете? Почему я такой нескладный, нелюбимый и несчастный. А впрочем! Все люди таскаются со своими несчастьями, тысячами, миллионами несчастий, всех пожалей да пригрей. Вчуже страх берет. Ну их всех к черту! И меня к черту! И жизнь к черту. Ког­ да же наконец смерть выпучит мне глаза и избавит меня от нудной и родной обязанно­ сти говорить красивые и гадкие, пошлые и умные слова, к которым все так привыкли?