Сибирские огни, 1989, № 12

но равно значительные яркие фигуры, как Толстой, Чехов, Блок, Бунин, Анненский, Горький, Андреев, Хлебников. ...Хлебников. Его «Зверинец» — удивитель­ ное, странное создание. Казалось бы, сама вызывающе дерзкая, исключительная форма поэмы предлагает бесконечное нанизывание эпитетов и метафор, подвигает автора на вознесение своей фантазии, своего слово­ творческого мастерства. Однако описание поэтом жителей зоологического сада, обы­ денно существующего в большом городе, превратилось во внеобыденное явление ис­ кусства, оказалось направленным не к авто­ ру, но в глубь мира, высвечивая далеким запредельным светом истинные, доселе неви­ данные его соотношения, сближая, соединяя в одно нераздельно данное (Жизнь) лики, взгляды, образы зверей и людей, делая обозримым вдруг историческое пространст­ во единосущного отечественного бытия, останавливая на мгновение ради чувства связи, родства времен само Бремя. «...Сад1 Где железо подобно отцу, напоминаю­ щему братьям, что они братья, и останавли­ вающему кровопролитную схватку... ...Где нетопыри висят опрокинуто, подоб­ но сердцу современного русского. Где грудь сокола напоминает перистые ту­ чи перед грозой... Где в лице тигра, обрамленном белой бо­ родой и с глазами пожилого мусульманина, мы чтим первого последователя пророка и читаем сущность ислама. Где мы начинаем думать, что веры — за ­ тихающие струи волн, разбег которых — виды. И что на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть бога... Где орлы падают с высоких насестов, как кумиры во время землетрясения с храмов и крыш зданий... Где в зверях погибают какие-то прекрас­ ные возможности, как вписанное в часослов Слово о полку Игореви во время пожара Москвы». Хлебников по-своему дал ощущение ре­ альности иных измерений. Александр Блок говорил о наличии у ми­ ра особенного, музыкального, пространства (бытующего наряду с «обыкновенным», историческим), того измерения, где звучит стихия, где рождаются новые созвучия, вры­ вающиеся внезапно в календарное время, в обыденную жизнь, изменяя ее. Блок чувст­ вовал эту музыку стихии, и он угадывал дух грядущих перемен. Его поэзия пронизана отзвуками наступающей стихии, предчувст­ вием надвигающейся тени... Русский художник обладал не только сквозным видением жизни, но и совершенно особым слухом. Это шестое чувство позво­ ляло ему осязать потустороннее незримое движение, оно превращало его в прорицате­ ля. Более того, охватывая, проницая бытие России целиком, художник произносил, по­ винуясь внутреннему нравственному закону, свое Слово об этом Бытии — Слово, которое всегда (в конечном, завершающем смысле) было проповедническим. И оттого оно было тяжеловесомо, ибо испытывало жизнь в че­ ловеке и человека в жизни, ибо ставило ого- ленно крайние вопросы жизни и смерти, на­ рода и государства, государства и личио- сти, зла и блага, милосердия и гордыни, ибо усиливало всякую боль живого в мире. Рус­ ский писатель говорил в полный голос, не задерживая дыхания, но всю ответствен­ ность за сказанное он нес на своих плечах. А бремя этой ответственности было умноже­ но многократно тем, что вырастал писатель на почве, слагавшейся веками, вбирая в себя сообразно индивидуальности токи духовного наследия, перекликаясь с предшественника­ ми, сплавляя принятое с собственным чувст­ вом жизни, производя в результате этой внутренней тяжелой работы самостановле- ния нечто новое, дополняющее наследие. И посредством своего вклада ощущал он движение жизни нации как свершающееся на глазах его возведение единого дома — мироздания. Поэтому ответственность утя­ желялась неизмеримо как перед предками, положившими свой труд в фундамент Дома, так и перед потомками, что войдут в этот возводимый (тобой, сейчас) Дом. Поэтому «Россия» была не просто понятием, но в то время — воплощением образа пути отечест­ ва, воплощением уникального, самобытного мироустройства. Отсюда проистекает та благоговейность в обращении к образу, ко­ торая отличает русских художников. Они могли говорить о России с тоской, с болью, иногда гневно, негодуя, но при всем том со знанием личной ответственности за свое слово, трепетно и не всуе. «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..» Так, находясь под влиянием оснований высшего порядка, благодаря творческому труду поколений, отечественная литература обрела мировое звучание, стала великой русской литературой. И никакой материальный анализ «среза» литературной действительности не объяснит причину этого набатного звучания. Дело здесь не в строении вещества многочислен­ ных течений, среди которых были и бес­ плодные, и сумрачно изолированные от все­ го внешнего, но в воздухе, что давал воз­ можность для разнообразия явлений, для раскрытия всякого таланта. Однако противоречие российской действи­ тельности заключалось в опережении духом жизненного движения. Художник намного опережал в своем устремлении жизнь основ­ ного люда страны и болезненно переживал в себе этот разрыв. Быть может, «опереже­ ние» и лежало в основе его обостренного внимания не к теоретическим моделям жиз­ ни, не к фотографическим экспериментам с ее видимым образом, но, в первую очередь, к живой действительности, к человеку, к ду ­ ше его, к тому, что составляло существо че­ ловеческого бытия помимо «цивилизации». Быть может, оттого ощущение вины, необхо­ димости покаяния есть неотъемлемая черта русской литературы. Настоящий писатель России олицетворял собою совесть ее. Так было. И как знать, насколько благотворно ока­ залось бы незримое нравственное влияние Слова литературы на ход отечественной истории, на самосознание нации, если бы эпоха не завершилась столь стремительно. 1917 год подвел итоговую черту и начал но­ вый отсчет календарного времени.