Сибирские огни, 1989, № 12

, ' — и день так, и два, и три — над Ростовом дым коромыслом,— по­ влажневшими глазами посмеивался Махмуд.— То одного они вспомнят, то другого. Мы с пацанами на почту носимся, телеграммы по станицам даем: черкес Андрюха здесь, приезжай. И казаки все едут и едут... Кто с женой и с корзинкой, а там и сало, и бутыль самогонки, а кто, говорит, прорывался с боями, выходил из окружения, а то и из плена, считай, из концлагеря бежал — эти без копейки в кармане... И от калитки сразу: Андрюха!.. Черкес! Обнимаются и плачут, как дети... Историй я тогда по- наслушался! С клинками на танки — это ведь не легенды. Это перело­ манные кости и кровь... как страшно они об этом рассказывали! Там и об отце много узнал. Шныряем с мальчишками, играем — они ж е весь двор заняли... Кто-нибудь обнимет, прижмет к боку: сынок Андрюхин?.. Сразу видать, сразу! А ты хоть знаешь, какой у тебя батька? Как с немцем дрался?.. Ну, и пошло. В рейды ходили, по тылам, и вот, говорит, когда совсем крышка и надо из окружения выходить, они по отцову следу шли. Если где немецкая каска разрублена почти надвое, кричали: здесь Анд­ рюха шел, сюда, сюда, давай!.. З а ним выходили. Ну, интересно, конеч­ но,— гордость так и распирает, когда то один, то другой: вот, Мишка, какой у тебя батька, ты понял?! Нет, ты понял: Махмуд?! А кто-нибудь шутить начинает; так-то оно так, рубака-то он был — это правда, а вот что — черкес бесхозяйственный!.. З а это чуть под трибунал не попал... Андрей! — кричат.— Андрей!.. Сколь бурок за войну пришлось на тебя потратить?.. А почему? — спрашиваю. Д а к он же, смеются, не бережли ­ в ы й— то на пулемет ее на немецкий кинет, а ее всю — пулями, то «язы­ ка» в ее завернет, а потом бурку выкинет... А почему выкинет? — спраши­ ваю. А они: да так-то удобно — з ак ат ал его в бурку, и — ни забот, ни хлопот. Хоть тащи как куль, хоть бросай.— Махмуд разулыбался, изоб­ р аж а я ростовский выговор.— Но потом-то бурка припахуить! Дай , бы- ваить, шо й крепко!.. Вот, мол, и приходилось выбрасывать... В общем, историям конца края нет. Оно хоть и интересно, но я за другим-то в Р о ­ стов приехал. З а машиной!.. З а легковушкой! Тереблю отца, а он: надо и домой телеграмму дать, надо. А то подумают еще, что-нибудь в дороге стряслось. Всем воинством телеграмму сочиняли, долго ломали голову, переписывали, чтоб покороче и чтобы денег, естественно, поменьше — эта забота о том, чтобы телеграмма вышла дешевая, меня потом особен­ но трогала... Ну, в конце концов мы такую с мальчишками отнесли: «За ­ держиваюсь неприбытием. Абдуллах». Коротко и ясно!.. Там, небось, весь аул голову ломал: а кто не прибыл?.. Куда?.. Почему?.. Я уже в свои взрослые годы, когда приходилось сомнительные телеграммы давать, служебные или домой, мало ли?.. Я всегда этот образец бюрократизма вспоминал. Ростовских этих темнильщиков. Я тоже похохатывал; — Многозначительный текст, да... — Ну, кульминация была, как говорится, когда во двор жеребца привели, старую уже такую коняку — доживала век у кого-то в станице под Ростовом. Полк их бывший уже переформировали, тем более что ни­ кого почти в живых не осталось, но кто-то из офицеров знал про коня — списал... Конь этот всех их однажды спас. Бои, говорят, и бои. Вымота­ лись до предела, д аже часовые уснули — немцы уже рядом, и тут этот жеребец одного за другим начал трепать зубами — пока кого-то не р а з ­ будил... — Ну, и тут он тоже получил свой юбилейный навильник сена? — Что ты !— откликнулся Махмуд.— Какой навильник!.. Какое се­ но!.. Молодой кукурузой кормили и морковкой. На большом блюде по­ ставили все это на стол — как бы рядом со всеми... Коняшка ест, а они — за его здоровье!.. Говорю, и правда: дым коромыслом — над Ростовом!„ Кавалерия гуляет. Донские казачуры с приписными — с черкесами — да что ты! — Ну, так а?.. — Известное д ел о !— рассмеялся Махмуд.— На-обратном нути'отец