Сибирские огни, 1989, № 11
что будет? И боль человека или группы людей вызывает в человеке, в людях ответную боль сочувствия, сострадания... Перестали сыпаться, звенеть стальные, серебряные пластинки. Страстно, с тоской зазвучала одинокая, тонкая, чуткая струна неведо мого, нежного, мелодичного инструмента. Бесцветный, лысый, жидко бородый, некрасивый Зуев стал красив, светел. Его глаза заискрились, стали ясно-прозрачными, как осенняя вода сибирских рек на осеннем сибирском солнце. Зал только дышал... —■ ...Вы, конечно, слышали, товарищи судьи, как четко и неожи данно здесь щелкнула прицельная рамка винтовки... Я вздрогнул и видел, как вздрогнули подсудимые, как вздрогнули вы, защитники, весь зал, я почувствовал, что какие-то невидимые, но крепкие нити связыва ют нас всех во что-то единое, общечеловеческое; у подсудимых, у за щитников, у вас, у всех зрителей, у меня, несомненно, мелькнула одна мысль — мысль о смерти, мы подумали: «А может быть, кто-нибудь в этом процессе будет приговорен к смертной казни, может быть, кому-нибудь суждено скоро услышать за своей спиной последний раз такой же сухой щелчок курка». Каждый подсудимый с тоской подумал: «Может быть, мне... Может быть, мне... Может быть, меня пригово рят». Зуев сделал паузу — замолчал, опустил руки, голову. В зале взвизгнула, забилась в истерике женщина. В дальнем углу сдержанно всхлипывали. Аверьянов улыбнулся (ведь Зуев говорил не о нем), по думал: «Здорово режет, язви его». — ...Товарищи судьи, пролетариат, как носитель прекраснейших всечеловеческих идеалов бесклассового, всечеловеческого общества, не нуждается, не ищет кровавой мести над этой кучкой жалких жертв материальных, общественных условий нашего быта. Ведь мы, маркси сты, отвергаем теорию Ломброзо о врожденной преступности, мы не го ворим, что все они негодяями родились и ими умрут; ни одному из под судимых я не могу бросить такого обвинения. Наоборот, я утверждаю — условия, условия и условия. Сменятся условия — не будет воров, по ставьте этих воров в другие условия — не будут ворами, исправятся... Зуев снова замолчал. Его лицо перекосила болезненная гримаса, он с усилием, медленно, как громадный груз, поднял на высоту плеч обе руки и вдруг неожиданно, резко бросил на пол что-то тяжелое, ух нувшее тяжело и гулко; — ...Но, товарищи, мы же, как марксисты, должны сказать и о дру гих условиях: мы должны сказать, что подсудимые совершали хищения в обстановке, в условиях борьбы с последствиями голода. Двадцать второй год весь прошел под знаком борьбы с последгол, они крали в то время, когда над миллионами людей еще стоял призрак голодной смер ти, когда Республика напрягала последние силы в борьбе за жизнь миллионов! В такое время, товарищи, не говорят о возможности исправ ления того или иного преступника, в такое время сурово, быстро устра няют. Снова зазвенели стальные, серебряные пластинки, заглушили в за ле визг и плач, всхлипывание... — ...Ваш приговор не станет достоянием только этих стен. Его ждут и услышат миллионы ими обманутых, обкраденных. И с полным сознанием своей ответственности перед партией, меня пославшей на это заседание, перед миллионами, за ней стоящими, во имя счастья этих миллионов я требую строжайшего осуждения подсудимых; пусть будут неумолимы, тверды наши сердца, пусть жесток, суров бу дет приговор... Так нужно! Государственный обвинитель Кашин говорил кратко и сухо:
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2