Сибирские огни, 1989, № 11

что будет? И боль человека или группы людей вызывает в человеке, в людях ответную боль сочувствия, сострадания... Перестали сыпаться, звенеть стальные, серебряные пластинки. Страстно, с тоской зазвучала одинокая, тонкая, чуткая струна неведо­ мого, нежного, мелодичного инструмента. Бесцветный, лысый, жидко­ бородый, некрасивый Зуев стал красив, светел. Его глаза заискрились, стали ясно-прозрачными, как осенняя вода сибирских рек на осеннем сибирском солнце. Зал только дышал... —■ ...Вы, конечно, слышали, товарищи судьи, как четко и неожи­ данно здесь щелкнула прицельная рамка винтовки... Я вздрогнул и видел, как вздрогнули подсудимые, как вздрогнули вы, защитники, весь зал, я почувствовал, что какие-то невидимые, но крепкие нити связыва­ ют нас всех во что-то единое, общечеловеческое; у подсудимых, у за ­ щитников, у вас, у всех зрителей, у меня, несомненно, мелькнула одна мысль — мысль о смерти, мы подумали: «А может быть, кто-нибудь в этом процессе будет приговорен к смертной казни, может быть, кому-нибудь суждено скоро услышать за своей спиной последний раз такой же сухой щелчок курка». Каждый подсудимый с тоской подумал: «Может быть, мне... Может быть, мне... Может быть, меня пригово­ рят». Зуев сделал паузу — замолчал, опустил руки, голову. В зале взвизгнула, забилась в истерике женщина. В дальнем углу сдержанно всхлипывали. Аверьянов улыбнулся (ведь Зуев говорил не о нем), по­ думал: «Здорово режет, язви его». — ...Товарищи судьи, пролетариат, как носитель прекраснейших всечеловеческих идеалов бесклассового, всечеловеческого общества, не нуждается, не ищет кровавой мести над этой кучкой жалких жертв материальных, общественных условий нашего быта. Ведь мы, маркси­ сты, отвергаем теорию Ломброзо о врожденной преступности, мы не го­ ворим, что все они негодяями родились и ими умрут; ни одному из под­ судимых я не могу бросить такого обвинения. Наоборот, я утверждаю — условия, условия и условия. Сменятся условия — не будет воров, по­ ставьте этих воров в другие условия — не будут ворами, исправятся... Зуев снова замолчал. Его лицо перекосила болезненная гримаса, он с усилием, медленно, как громадный груз, поднял на высоту плеч обе руки и вдруг неожиданно, резко бросил на пол что-то тяжелое, ух­ нувшее тяжело и гулко; — ...Но, товарищи, мы же, как марксисты, должны сказать и о дру­ гих условиях: мы должны сказать, что подсудимые совершали хищения в обстановке, в условиях борьбы с последствиями голода. Двадцать второй год весь прошел под знаком борьбы с последгол, они крали в то время, когда над миллионами людей еще стоял призрак голодной смер­ ти, когда Республика напрягала последние силы в борьбе за жизнь миллионов! В такое время, товарищи, не говорят о возможности исправ­ ления того или иного преступника, в такое время сурово, быстро устра­ няют. Снова зазвенели стальные, серебряные пластинки, заглушили в за ­ ле визг и плач, всхлипывание... — ...Ваш приговор не станет достоянием только этих стен. Его ждут и услышат миллионы ими обманутых, обкраденных. И с полным сознанием своей ответственности перед партией, меня пославшей на это заседание, перед миллионами, за ней стоящими, во имя счастья этих миллионов я требую строжайшего осуждения подсудимых; пусть будут неумолимы, тверды наши сердца, пусть жесток, суров бу­ дет приговор... Так нужно! Государственный обвинитель Кашин говорил кратко и сухо:

RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2