Сибирские огни, 1989, № 11

общества, поставившего себе задачей расхищение народного достояния. Акции распределялись в зависимости от высоты занимаемого служеб­ ного положения, в зависимости от близости к замку, к складу, к кладо­ вой... Голос Зуева — высокий, но сильный, звонко звенел сталью, сереб­ ром, стал модулировать гибко, без единой фальшивой нотки. Зуев сто­ ял, несколько откинув назад корпус, приподняв голову, взявшись лево^й рукой за борт черной косоворотки, жестикулируя правой. Маленький, сухощавый, но крепкий, жилистый, в тяжелых смазанных сапогах, он устойчиво стоял за столом, резким движением правой руки хватал воз­ дух, как камень на лету ловил, держал его секунду в стиснутом, высоко поднятом кулаке и с силой бросал в подсудимых. — ...На скамье подсудимых есть интересная для меня как общест­ венного обвинителя группа обвиняемых, это — нэпманы... Подсудимые следили с напряженным вниманием за правой рукой Зуева. Двадцать восемь пар глаз ловили каждое его движение и после каждого взмаха нервно дергались, морщились, как от удара. Один Аверьянов сидел спокойно, смотрел на Зуева холодными, прищуренны­ ми, зелеными глазами. Аверьянов привык к выступлениям Зуева на партсобраниях, на митингах, для него он не был обвинителем, для него он — оратор, агитатор, пропагандист. — Товарищи судьи, наш учитель Маркс, характеризуя капитали­ ста, прежнего капиталиста, говорил, что он является фанатиком произ­ водства. Можем ли мы эту характеристику приложить к нашему нэп­ ману? Ни в коем случае. Наш нэпман, или нэпач, как хотите, является фанатиком распределения ради распределения. Он мало интересуется фабрикой, заводом. Нэпман отлично учитывает, что он калиф на час, поэтому все его внимание на купле-продаже, на перераспределении. Он пользуется слабостью нашей кооперации, нашего госторга и наживается, берет чудовищные деньги за то только, что разделит нам наш же кусок хлеба — мы, к сожалению, еще не научились его делить... Но нэпману мало легальных возможностей, ему мало бешеных процентов от игры на золотой валюте, на понижении нашего курса, неслыханного вздутия цен, и нэпман создает себе нелегальные возможности. Он лезет со взят­ кой в кабинет к нашему ответственному хозяйственнику, он запускает лапу в наши склады и кладовые, ворует и скупает, сбывает краденое; мало этого, он увиливает от налогов, заводит для виду пашню^ реги­ стрируется землеробом; нэпман есть хищник, последовательный и ло­ гичный в своей политике до конца и до конца не брезгующий никакими средствами, лишь бы в конечном счете нажиться... Аверьянов успокоился окончательно. Конечно, Зуев агитатор, а не обвинитель. Дальше он не слышал, не понял, что Зуев от общих пред­ посылок перешел к детальному разбору преступлений каждого из двад­ цати двух. (Зуев отказался от обвинения семерых, но Аверьянова обви­ нил как одного из главных участников хищений в Заготконторе.) Аверьянов дремал, думал, что Зуев хороший оратор, что его не­ вредно послушать. Но самому слушать не хотелось — слишком уж хо­ рошо после сырости тюремной камеры отдохнуть, слишком надоели ре­ чи и митинги за годы революции. Голос Зуева звенел сталью, серебром, точно не воздух, не камни ловил он и бросал правой рукой, а серебряные, стальные пластинки. Сталью, серебром звенящим забросал Зуев зал. — ...Но если, товарищи судьи, вы на минуту, на одну только мину­ ту, из суровых бойцов, из твердых революционеров станете просто людьми, немножечко даже идеалистами... Ваше сердце сожмет тогда горячая рука жалости... ведь люди же на скамье подсудимых, ведь жаль человеку человека... ведь за каждым подсудимым семья, мать или любимая, любящая женщина. Товарищи судьи,^если бы я сейчас сделал паузу, то мы бы услышали в этой напряженной тишине нервный стук десятков сердец. Десятки сердец рвутся болью, больным вопросом —