Сибирские огни, 1989, № 11

страны — это ведь тоже является продол­ жением пушкинской традиции. Вряд ли приложимы обычные мерки к драматизму судьбы, драматизму таланта Смелякова. Он был поэтом советского вре­ мени, посвятил ему свою лиру. И от имени родной Советской власти был лишен луч­ ших друзей, которые составляли надежду, цвет русской советской поэзии. Его не раз бросали в тюремные застенки, за колючую проволоку. Но он был убежден, что люди, уничтожившие его друзей, убивали, позори­ ли, предавали Советскую власть. А ведь на одной из книг, подаренной юному Смеляко­ ву, Борис Корнилов празднично и весело написал: «Ярослав! Какие мы все-таки сла­ вяне!» Все было перечеркнуто черным вре­ менем. Нет, не все! Иначе не было бы Яро­ слава Смелякова и его поэзии. Лишь случай оставил Смелякова в жи­ вых — самого молодого из «трех витязей российского стиха», чтобы он продолжил разговор с соотечественниками. Можно ли было этот разговор продолжить без горечи? Он писал: А я пернулся в зимнюю столицу и стал теперь в президиум ы вхож . Такой ж е злой, такой ж е остролицы й, но спрятавш ий д л я обороны нож. Нужно было иметь именно стоический, не­ истовый характер, чтобы, возвратясь «в зимнюю столицу» из-за колючей проволоки, привезти оттуда, вопреки всякой логи­ ке, необыкновенно светлую поэму (по­ весть в стихах) «Строгая любовь», ос­ таться «невольником чести». Но еще раньше поэмы «Строгая любовь» было напи­ сано стихотворение «Мы не рабы». Написа­ но за колючей проволокой. Стихотворение и не могло быть опубликовано в доперестро­ ечные годы. Рукопись его находится у вдо­ вы поэта Т. Стрешневой. МЫ НЕ РАБЫ В детские годы, в преддверии грозной судьбы, сидя за школьною партой, веснушчат и мал, я в букваре нашем заповедь: «Мы не рабы!» — с детскою верой и гордостью детской читал. Дальше вела меня века крутая стезя, марш пятилеток над вьюжной страною гремел. «Мы не рабы! и рабами не будем, друзья!» — я с комсомолы^ами в школе фабзавуча пел. Выше шагай по расшатанной лестнице лет, К царству грядущего братства иди напролом! Как же случилось, что я, запевала-поэт, стал — погляди на меня — бессловесньш рабом! Не в чужеземном пределе, а в отчем краю, не на плантациях дальних, а в нашей стране, в грязной одежде раба на разводе стою, номер раба у меня на согбенной спине. Я на работу иду, как убийца на суд, мерзлую землю долбить и грузить доломит. Нашу колонну вперед конвоиры ведут. Рядом... и овчарка визжит. 1952 Инта Смеляков сам сказал о трагедии своего поколения, хотя знал он, конечно, далеко не обо всем. Он в полной мере принял на свои не такие уж и сильные плечи варвар­ скую кару времени беззакония и репрессий. А реабилитация не заглушила боль от тех унижений, которым он подвергался. К тому же Смеляков позицию страдальца, безмолв­ ного, покорного мученика никогда не зани­ мал, а всегда лез в самое пекло борьбы. И все, что сделал Смеляков в литературе, он сделал во многом вопреки обстоятельствам, ломая логику, не подчиняясь суровому диктату судьбы,